Школа добродетели - Айрис Мердок

— Да, но ты этого не сделал.

— Я жалею, что этого не случилось… Стать никому не известным приходским священником… это как раз то, что надо, та самая работа, тот самый образ жизни…

— Но почему бы тебе теперь не подумать о принятии сана? Забудь о церковных догматах, они меняются. Теологи изо всех сил стараются заманить к себе именно таких, как ты. Теологическая спасательная экспедиция уже в пути. Скоро ты услышишь звук волынок.

Стюарт рассмеялся.

— Да, но все же это для посвященных. Потребуется немало времени, чтобы слово «Бог» перестало быть чьим-то именем. Мне вообще не нужен никакой бог, даже модифицированный и модернизированный. Я должен быть уверен, что его не спрятали во всем этом. Бог — это антирелигиозная идея. Никакого Бога нет.

— О чем нам всегда говорили восточные религии. А почему бы тебе не…

— Восток меня не интересует. Я принадлежу к западной цивилизации. Здесь дела делаются иначе.

— Некоторые говорят, что Бог ушел далеко-далеко, что трансцендентность на некоторое время замолкла.

— Это акт в пьесе. Но никакой пьесы нет.

— Скажем так: Бог — это перманентный, неизменный объект любви. Разве мы не должны представлять что-то в этом роде?

— Есть множество таких вещей, и мы не должны представлять их в виде личностей, существующих где-то далеко. Мир полон ими, если приглядеться.

— Ты имеешь в виду символы, знаки?

— Вы будете говорить на профессиональном жаргоне…

— Деревья, животные, произведения искусства?

— Послушайте, я делаю только то, что сегодня должен делать каждый, я справляюсь сам и один. Не на какой-то там драматический и героический манер. Без этой старой сверхъестественной шелухи.

— Люди скажут, что если ты один, то это, вероятно, твоя личная фантазия, вне реальности. Без мифологии, без теологии, без институтов… И ты, я полагаю, не ищешь учителя или гуру.

— Да нет, конечно. Только вообразить себе, что где-то на краю света в пещере сидит мудрец… Это сентиментальность, мазохизм, магия.

— Ты не хочешь принять обет послушания.

— Я уже принял обет послушания, только иного рода…

— Ты посвящен.

— Это все вместе, все мое существо, вся моя жизнь. Не то, чему посвящаешь лишь часть себя, не что-то дополнительное. Надо просто быть добродетельным, жить не для себя, а для других. Быть никем, ничего не иметь, служить людям — и отдаваться целиком. В этом все и вся, оно вопиет повсюду, и оно так глубоко, что поглотило меня, но в то же время это не полностью я…

— Постой. То, о чем ты говоришь, очень похоже на Бога. Ты говоришь, его нет, а потом ты сам хочешь стать им, принимаешь на себя его качества. Может быть, в этом и заключена задача нынешнего века.

— Я не сказал, что я Бог! Я хотел сказать, что путь… что путь к…

— Кафка писал, что нет никакого пути, есть только конец, а то, что мы называем путем, — просто дуракаваляние.

— Не могли бы вы повторить?

— Нет никакого пути, есть только конец, а то, что мы называем путем, — это просто дуракаваляние.

— Я об этом подумаю. Я только хочу сказать, что я, лично я, пытаюсь или хотя бы начинаю пытаться делать нечто такое, в чем я уверен, что очевидно, что я вижу повсюду.

— Повсюду вне тебя и внутри тебя. Внутри темнота, Стюарт.

— Вы хотите сказать, первородный грех. Меня мало волнуют эти сказки о виновности. И вы, конечно же, не о бессознательном!

— Только не говори мне, что ты в него не веришь.

— Ничего такого определенного не могу сказать. Я не думал об этом. Эта идея меня не интересует.

— Возможно, ты ее интересуешь. Не презирай эту концепцию. Бессознательное — не обиталище монстров, а резервуар духовной силы.

— Духи. Магия. Нет, мне не нравится то, что вы сейчас сказали. Это плохая идея, она вводит в заблуждение.

— Ты говоришь, чувство вины тебя не волнует. Ты полагаешь, что никогда не испытаешь его?

— Я имел в виду, что это чувство не важно, оно даже может повредить. Человек должен исправлять и улучшать мир. Зачем калечить себя, когда есть столько дел?

— Значит, ты не завидуешь Эдварду в его крайней ситуации?

— Нет, с какой стати? — удивился Стюарт.

— Это один из способов разрушения иллюзии самодовольства.

— Вы считаете меня самодовольным?

Томас задумался.

— Не уверен, — ответил он. — Твой случай путает концепцию. Я подожду, что будет дальше.

Стюарт рассмеялся.

— Мой отец говорит, что я гедонист, что я выбрал эгоизм высокой пробы!

— Если человек каждую ночь ложится спать с чистой совестью, ему можно позавидовать.

— Он имел в виду нарочитую бедность и жизнь за счет богатых друзей!

— Ты воображаешь, что хочешь вести упорядоченный однообразный альтруистический образ жизни…

— Да скажите уже прямо — скучный образ жизни!

— Ты не считаешь, что он скучен. Часть энергии тебе дает твое хорошее мнение о самом себе. Значит, тебе захочется признания, даже драмы, радостей самоутверждения — победить и прослыть победителем.

— Вы меня провоцируете!

— Ты считаешь себя личностью исключительной.

— Тут есть нечто исключительное, но это не я. Вы думаете, что мне не хватает смирения.

— Тебе не хватает дара заурядности. Грубо говоря, у тебя слишком сильное эго. Ну разве это не ужасно? Ты не хочешь быть заурядным. Ты слишком много думаешь, чтобы быть заурядным.

— Я хочу стать невидимым. В некотором роде меня нет…

— Уже?

— У меня никогда не было ощущения собственного «я».

— Но это не означает отсутствия эгоизма, мой мальчик!

— Ну хорошо, в некотором роде это эгоизм.

— Это своеобразная безопасность. Одиночество безопасно. Стоицизм безопасен. Никогда не удивляться, никогда ничего не иметь, а значит — не терять. Источник гордыни.

— Не думаю, что я стоик. На самом деле все гораздо хуже. Потому что я «воскормлен медом и млеком рая напоен»[35].

— Стюарт, присядь, пожалуйста. Мне не нравится, когда ты стоишь, прислонившись к окну. Мне кажется, что ты можешь выпасть. Давай-ка сюда, в центр всех вещей.

Стюарт сел в кресло напротив Томаса и уставился на него с нагловато-добродушным выражением лица. Томас помнил Стюарта еще ребенком и теперь дивился тому, что его лицо почти не изменилось, осталось гладким и сияющим, словно мальчик сохранил все свои лица, даже младенческие, и вот теперь сквозь приглаженные и наложенные друг на друга маски проглядывают острый ум и на удивление самоуверенное «я». Томасу пришлось напомнить себе, что перед ним сидит уязвимый, неопытный и, возможно, совершенно запутавшийся молодой человек. Он посмотрел на ухоженную золотистую бородку Стюарта.

— Что это ты там говорил про мед?

— Что это замечательно. Меня переполняет счастье, когда я об этом думаю. Как если бы человек попробовал манны небесной и не захотел бы чем-то перебить этот вкус.

Томас рассмеялся. Его смех вскоре перешел в хохот, а Стюарт продолжал смотреть на него с улыбкой, с кротким интересом.

— Стюарт, ты бесподобен. Ты просто выключил себя из стадии человеческого эгоизма. Срыть гору легко, но изменить к лучшему характер человека значительно труднее. Но ты, похоже, решил, что уже сделал это одной силой мысли!

— Что плохого в мыслях? — отозвался Стюарт. — Мышление — разновидность действия. И почему меня должен беспокоить мой характер? К тому же это очень неопределенная концепция. Тут сразу подходишь к концу психологии, а в подробных моральных теориях вообще нет смысла.

— Именно это на днях сказал твой отец!

— Он имел в виду, что все это глупости. А я утверждаю, что разговоры о духовной жизни и тому подобном — материи слишком абстрактные. Тут дело не в объяснении. Многие важные вещи не имеют объяснений.

— Да-да, конечно. И умственная деятельность — это тоже действие. Но твое мышление не есть теоретизирование, это не систематические мысли…

— Невинность — сильная идея. Чистота, святость… Идеи — это сигналы, или указатели, или убежища, или места, где ты можешь найти отдохновение… Мне трудно описать.

— Конечно. Из тебя так и сыплются метафоры. Ты молишься? Или что-то в этом роде. Медитируешь?

— Да.

— Ты умоляешь о помощи, зовешь благодать, да?

— Да.

— Ты преклоняешь колена?

— Ну… бывает иногда.

— Я не слишком бесцеремонен?

— Нет пока.

— И никто тебя этому не учил?

— Да нет, конечно же! Послушайте, Томас, это же совершенно обычные, нормальные вещи, ничего противоестественного в них нет!

— И все это естественным и безболезненным образом возникло из твоего туманного англиканского детства. В школе ты не был религиозен.

— Ну, есть и такая вещь, как взросление.

— А как насчет Иисуса?

— Что насчет Иисуса?

— Ты сказал, что тебе не нужен учитель. Но разве мимо Иисуса можно пройти?