Милый, не спеши! - Гунар Цирулис

— Она идет на это добровольно, — возразил Силинь. Ему, неизвестно почему, казалось, что участие в этом деле именно Аспы и никого другого сулит успех. — Аспа Вайвар находится в отпуске, кто может запретить ей вечерами поездить в электричке и побродить в окрестностях дачного поселка? Под мою ответственность, товарищ полковник.

— Даю вам на этот эксперимент сорок восемь часов, — заявил Ванадзинь. — Тем временем мы с майором Козловым будем параллельно разрабатывать другие версии. Если не ошибаюсь, до сих пор вы в своих розысках руководствовались внешними приметами и характером преступника. Мы изучим аналогичные случаи у нас и в соседних республиках — попытки изнасилования, в которых применялся эфир или фигурировал парабеллум или иное оружие, дающее царапины на пулях.

— Очень хорошо, придам вам в помощь лейтенанта Акментыня. Пригодится и опыт нашего главного эксперта. Какими новостями ты нас порадуешь? — повернулся полковник к Ребане, только сейчас присоединившемуся к участникам совещания.

Ребане извлек из объемистого портфеля стопку синих картонных карточек и разложил их на столе. Откашлялся, словно хотел сделать пространное сообщение. Но, заметив, как полковник покосился на мерцавшие цифры электронных часов, решил ограничиться краткими выводами.

— Ладно, если вы готовы поверить мне на слово… Итак, убийца был в джинсах фирмы «Латвия», на ногах — те же самые «ботас», как уже констатировалось ранее, дальше — пиджак или куртка из бумажной ткани, в свое время именовавшейся «чертовой кожей». Куртка сильно поношена и потому установить ее происхождение трудно, но опознать сможем. Отпечатков следов достаточно, чтобы судить о его походке. Мы сопоставили глубину следов, и оказалось, что он бежал вприпрыжку, словно боясь опереться на правую ногу.

— Хромой, — удовлетворенно произнес Ванадзинь, еще не распростившийся окончательно с замыслом немедленно допросить Крума.

— Да, но наш-то синюшник припадает на левую ногу, — заглянув в свои заметки, напомнил Банковскис.

— Я анализирую объективные данные, — сделал гримасу Ребане. — А они допускают и другое истолкование: бежавший человек находился в состоянии крайнего возбуждения, несся стремглав, петлял, не зная, куда кинуться, забился в кустарник, оцарапался — мы обнаружили там мелкие следы крови, не дающие, однако, возможности определить ее группу. Он мог подвернуть ногу, кто знает. Долго оставаться в укрытии ему нельзя было, преследователь находился поблизости. Единственное логическое объяснение множества оставленных им следов — то же самое состояние аффекта: выстрелив, помчался сломя голову, без оглядки, продираясь сквозь кусты, по молодняку. Нам удалось проследить его путь до самой станции.

— Такое пригодится разве что товарищу из газеты, — с ехидцей заметил полковник. — А нам какой толк от всего этого?

— Мы даем заключение, — отбился эксперт. — Выводы и предложения — по твоей части, не стану отбивать твой хлеб. Психически неуравновешенный человек; а был он таким от рождения или стал под воздействием алкоголя — это уж ваше дело установить.

— Будем иметь в виду, и на том спасибо, — и полковник встал. — Начнем действовать, товарищи! Если будут новые указания — созову вас к вечеру.

Инструктирование и переодевание Аспы происходили в моей квартире. Ничто не должно было указывать на то, что она как-то связана с милицией. Мне подумалось, что Дрейманис не столько боялся вспугнуть преступника (он ведь утверждал, что не допускает возможности слежки), сколько желал сохранить свою совесть спокойной. Ловушки между станцией и поездом были устроены без прямой связи с проектом Силиня, в поездах вот уже третий вечер курсировали работники милиции в самых разных обличьях, только Козлов, чтобы картина выглядела совершенно естественной, временами позволял себе сесть в вагон в форме.

Домой мы пришли сразу после совещания. Мое предложение поспать в дочкиной комнате Аспа отклонила, предпочтя посидеть с книжкой вместо того, чтобы без сна ворочаться в чужой кровати, продолжая терзаться упреками. Безошибочно отыскав на полке мою тощую брошюру, она уселась в кресло и сразу отключилась от внешнего мира, отказавшись даже от кофе. Я тоже решил воздержаться от него, зашел в свою комнату, прилег, взял начатую вчера книгу и сразу же уснул.

Мне показалось, что проснулся я от собственного храпа. Но гудение не прекращалось, и я понял, что в соседней комнате работает пылесос. Жена вернулась, что ли? Она одна была способна, даже не поздоровавшись, начать очередную кампанию по наведению чистоты. Однако отворив дверь, я увидел Аспу в халатике моей дочери, действовавшую электрическим мусороглотом.

— Я уже испугалась, что вы проспите до утра и мне придется пить коньяк в одиночку. — Увидев, что я не понял, она пояснила: — Приходил Оса. Принес газовый пистолет и бутылку: и то, и другое входит в мое сегодняшнее снаряжение. Он считает, только подвыпившая женщина не побоится войти в лес ночью без провожатого. Кроме того, ничто, по его мнению, не привлекает трутней так, как запах алкоголя. Чего только не приходится знать работнику милиции!

— Куда же девался сам поклонник системы Станиславского?

— Должен вот-вот привезти мне наряд. Но он сегодня к рюмке не притронется, ему нужна ясная голова.

— Ну, если уж без компании вы не признаете, придется принести себя в жертву общественным интересам, — вернул я ее к предмету разговора.

— Сердечно благодарю. С вашей стороны это очень благородно. — В глазах Аспы светилась ирония.

К сожалению, на сей раз коньяк не подбодрил, а, напротив, подействовал угнетающе. Рюмки, казалось, были наполнены слезами — напитком горя. С каждым глотком разговор становился все более грустным и вскоре перешел на смерть ее брата — на ту самую тему, которой я хотел любой ценой избежать.

В таком траурном настроении застал нас Силинь.

— Похоже, что вы не пили, а тренировались в стрельбе из пистолета со слезоточивым газом, — усмехнулся он. — Виды на будущее у нас, конечно, не блестящи, но к чему скисать заранее? В нашем деле, Аспа, путь к успеху вымощен неудачами; отрицательный результат — тоже шаг вперед.

Затем что-то в нем сломалось, и из любителя проповедовать Оса снова превратился в нормального человека, больше всего на свете желающего видеть свою любимую счастливой. Он сел рядом с Аспой, обнял ее и мягко встряхнул:

— Тренируйся, милая, пока вокруг такие симпатичные ребята. Сегодня вечером тебе придется улыбаться каждому мужику, что попадется по дороге, и чем шире, тем лучше… Хорошо, что ты не знаешь наших: ты же не актриса, которую не смущает публика. Но запомни: ты ни на секунду не останешься одна, не бойся, мы тебя не потеряем. Если услышишь позади шаги или тебя кто-то окликнет, не беги: может быть, это и будет нашей удачей. А вообще — иди, куда хочешь, молчи или напевай что-нибудь, все равно.

Звучало это обнадеживающе, и все-таки у меня мурашки забегали по коже, когда я представил себе Аспу блуждающей в темноте, в которой хозяйничает убийца. Силинь, надо полагать, тоже испытывал нечто подобное, потому что, взяв голову девушки в ладони, заставил ее взглянуть ему в глаза:

— Посмотри на меня, Аспа! Можешь ты представить, что я подвергну тебя серьезной опасности? Ты для меня самый дорогой на свете человек, я ведь люблю тебя!

— Не надо, Оса, милый, — тихо проговорила Аспа. — Я пойду, это мой долг, а вовсе не твой.

VII

Я сидел в кабинете Козлова. Его кто-то вызвал по телефону, и прежде чем оставить меня одного, майор запер сейф и ящики стола. Я знал, что таков железный закон службы, и все же ощутил укол обиды: что же, меня до сих пор еще считают посторонним, не заслуживающим доверия? Все, даже Саша, с которым меня связывало давнее знакомство?.. С другой стороны, — что я знал о Козлове, исключая разве анекдотические легенды о его сонливости? Даже характер его оставался для меня тайной за семью печатями, подобно сейфу и всей этой комнате, где полированная поверхность мебели отражала только мой облик и ничего не говорила о своем хозяине.

Я закурил. Я снова стал покупать сигареты сам, и это было единственным, что изменилось у меня за последние двое суток. Послезавтра моя командировка закончится, и я не смогу каждое утро приходить в Управление милиции, чтобы узнать, что нового в «нашем деле». Это будет только их работа, которую я стану освещать со стороны, и даже Аспа с Осой вряд ли заглянут ко мне, чтобы рассказать о своих приключениях. Меня проинформируют о результатах следствия, однако никто больше не поговорит по душам, как говорила вчера на рассвете смертельно усталая девушка; всю ночь она играла роль соблазнительницы, а потом пила у меня на кухне липовый чай с медом, позаимствованным из тайников жены.

Конечно, в разговоре с малознакомым мужчиной женщина никогда не бывает откровенной до конца. Но мне хватило и ее обрывистых фраз и скупых намеков, чтобы представить, что перенесла она этой ночью. Как старалась превозмочь отвращение к подчеркнуто-легкомысленному наряду и вызывающему гриму. Коньяк, как уже упоминалось, не пошел ей впрок и вызвал скорее состояние похмельного уныния, чем игривой легкости. Но может быть, Силинь и добивался этого? Приткнувшись в уголке полупустого вагона, Аспа, наверное, и в самом деле напоминала типичную жертву Восьмого марта, которую сослуживцы на работе угостили, а потом бросили на произвол судьбы. У одних такие горемыки пробуждают жалость, у других — влечение. Аспа дрожала от волнения, от страха, что провалит задание, ей почему-то казалось, что она должна обязательно выглядеть беззаботной и сияющей, как Лигита Гулбис, о которой Оса рассказал ей по дороге к вокзалу. Однако никто не обращал на нее внимания. Сквозь опущенные ресницы Аспа с тревогой увидела, что в вагоне осталась, кроме нее, лишь одна парочка, целовавшаяся так увлеченно, что возникла уверенность: это и есть обещанная охрана. Поэтому она вовсе не испугалась, когда дверь стукнула и в вагон с громкими возгласами вломились трое изрядно выпивших молодцов. Они незамедлительно подсели к Аспе — один рядом, двое напротив.