Кодекс Люцифера - Рихард Дюбель

Она не была наивной, знала, что сначала шла свадьба, а со временем приходила и любовь, или, по крайней мере, симпатия, или как минимум равнодушие и совместное стремление к увеличению прибыли, если не возникало ничего другого. И тем сильнее она желала, чтобы именно ее судьба оказалась исключением из правила. Глубоко в душе девушка подозревала, что и в отношениях ее родителей эмоции сыграли куда более важную роль, нежели холодный расчет: Никлас Вигант был наследником торгового дома, созданного еще при жизни его деда, а Терезия – третьей дочерью куда менее обеспеченного землевладельца; и если правда, что после выкидыша дети уже не рождаются, то Никлас запросто мог прогнать жену прочь. Однако он остался с ней даже после того, как она превратилась в озлобленного тирана. И если это не доказательство любви, то что тогда может быть таким доказательством? И почему же они так глухи к чувствам Агнесс?

Неожиданно она поняла, как можно решить данную проблему. Если при обычном оформлении брачного соглашения сначала шел расчет, а чувства следовали за ним, то почему бы ей не развернуть дышло закона и не помочь своим чувствам одержать верх с помощью холодного расчета?

Отец Киприана, мастер-пекарь, возможно, и находился ниже Вигантов в общественной иерархии, но его дядя вот уже пару лет был главой епархии Нового города в Вене, а в последнее время получил должность придворного капеллана. По крайней мере для матери Агнесс это должно быть чрезвычайно важно – заполучить в семью высокопоставленного священника. Что же касается ее отца, то много ли найдется людей, способных похвалиться родством с человеком, который напрямую связан с императорским двором через брата кайзера, эрцгерцога Маттиаса? Кому скорее удастся получить заказ – Никласу Виганту, неизвестному торговцу, борющемуся за выживание, или Никласу Виганту, придворному поставщику?

Она напомнила себе, как Киприан провел ее вверх по лестнице, вывел из катакомб обратно на белый свет, и неожиданно ее охватило то же чувство к нему, что и тогда, когда он спас ее от бандитов, только гораздо более всеобъемлющее и сильное. Она чуть было не развернулась и нисколько бы не удивилась, увидев его у себя за спиной, – таким близким он ей теперь казался. Однако на этот раз она была предоставлена самой себе и должна была сама принимать решения.

Агнесс встала. Молодой священник подался назад. Девушка показала на дверь за алтарем и смахнула слезы с лица.

– Могу ли я посмотреть на старые могилы, святой отец?

Адамово яблоко молодого священника дернулось.

– Какие еще могилы?

– Те, в катакомбах за этой дверью. Могилы римских язычников.

Взгляд священника заметался между дверью и девушкой. Его губы шевелились, а мозг отчаянно искал возможность не давать ей отрицательного ответа. Наконец у него вырвалось:

– Здесь нет никаких катакомб.

– Чушь, – ответила Агнесс, не удосужившись подумать, как именно следует разговаривать со священниками. – Я видела их своими собственными глазами, когда была ребенком.

– Сейчас здесь никаких катакомб нет, – пронзительно выкрикнул он.

Агнесс обошла алтарь и направилась к двери. Священник одним прыжком оказался рядом с ней. Она нажала на тяжелую старую ручку. Дверь заскрипела и слегка приоткрылась. Девушка вошла внутрь и уставилась вниз.

Лестница опускалась на высоту человеческого роста и заканчивалась на темно-серой потрескавшейся илистой почве. Можно было, согнувшись, сделать пару шагов и упереться в стену. В углу стоял небольшой бочонок; в деревянном ящике лежали увядшие кочаны капусты и пара свёкол. Агнесс моргнула, но видение не исчезло.

– Там, внизу прохладно, и можно делать… – запинаясь, пробормотал священник. – Когда прихожане жертвуют что-нибудь…

– Но раньше лестница вела гораздо глубже вниз, – как во сне, произнесла Агнесс.

– Я здесь всего лишь год. Когда я занял эту должность, мой предшественник уже умер. Мне ничего не известно о катакомбах, и никто мне о них не рассказывал. Но я знаю, что пару лет назад здесь произошло очень сильное наводнение, весной, сразу после ледохода, и что тина на улицах города кое-где доходила до колен. Возможно… если там, внизу, раньше и было что-то, то оно…

«…окончательно похоронено», – подумала Агнесс.

Мертвые язычники, эти бедняги, наконец обрели покой. Похоже, Господь Бог действительно простил их. Агнесс подняла глаза. Эта мысль не вызвала радости в ее сердце. Создавалось впечатление, что пути, по которому Киприан вывел ее на свет, и не было никогда.

8

Никлас Вигант смотрел на свою дочь молча и очень долго. Агнесс испугалась, что он ее совершенно не понял. Ее воодушевление иссякло под этим взглядом. Если бы его переполнял гнев или ярость, она бы смогла успокоить его. Девушка даже была готова к возмущенному непониманию. Однако во взгляде отца было нечто, смущавшее ее и лишавшее возможности действовать; она видела в нем сожаление, понимание и такую огромную привязанность, что она причиняла ей боль. Но больше всего в нем было фатализма, как бы говорившего: «Я знаю твои аргументы, понимаю их, я бы тоже ничего другого не сказал – и все же ни один из них не заставит меня действовать иначе».

Давящий страх сковал Агнесс горло. Она поняла, что не ожидала получить отказ.

Никлас Вигант встал и открыл дверь.

– Я бы хотел, чтобы твоя мать тоже присутствовала, – произнес он.

Агнесс уставилась на столешницу и прислушалась к постепенно удаляющемуся звуку шагов отца. Когда хлопок Двери заставил ее поднять взгляд, она прежде всего посмотрела на каменное лицо Терезии.

– Где тебя носило все это время? – спросила мать. – Мне бы очень пригодилась твоя помощь на кухне.

– Мне нужно было кое в чем разобраться, – ответила Агнесс.

– Ах вот как? Когда же ты наконец разберешься в том, что твоей матери, возможно, требуется твоя поддержка?!

Никлас Вигант затащил жену в комнату.

– Хватит тебе, – спокойно проговорил он.

– У меня и сейчас еще куча дел. В этом доме вообще ничего не будет делаться, если я об этом не позабочусь. Чего ты хочешь от меня, Никлас?

– Речь идет о будущем нашей дочери.

– Именно в данный момент? На кухне уже подгорает ужин.

– Терезия, в таком случае пусть все сгорит. На худой конец мы все выбросим и попостимся один вечер в память о страданиях Господа нашего.

– И даже так? Ты хочешь разок попоститься? В последний раз, когда ты решил, что мясо плохо пахнет, не позволил ставить его на стол и мы ели хлеб с сыром, ты весь вечер стонал, какой ты несчастный.

– Я не стонал, а жаловался, что ты приказала приготовить это мясо, хотя я с самого начала сказал тебе, что оно совершенно несъедобно.