Приемный покой - Татьяна Соломатина

– Кстати, да. Я могу сказать тебе то же самое. То, к чему я так долго шёл, у тебя уже есть по факту рождения.

– Я, между прочим, старше тебя. Мне целых двадцать…

– Только не говори никому. Не поверят. – Женька засмеялся.

– Я так хорошо выгляжу?

– Ну я, между прочим, тоже неплохо выгляжу. Но дело совсем не в этом. Ты относишься к тому редкому типу женщин, что, несмотря на все знания, весь жизненный, прости господи, опыт, навсегда останутся детьми. Не в смысле – неспособными себя обслужить или принять решение неразумными карапузами, а детьми, что не утратили непосредственность восприятия мира. Они не на берегу с калькуляторами и планами, они – в потоке. Они просто плывут. Купаются. – Женька вздохнул, – Словами это достаточно сложно донести, хотя я с самого детства тренируюсь в искусстве вербальных формулировок.

– У тебя неплохо получается. – Маша улыбнулась. – Короче, знаешь что? Я уже хочу с ними познакомиться, и не годы и годы спустя, а как можно скорее. Что скажешь?

– Скажу, что я доволен и что они у меня вполне безобидные и, главное, приветливые. Я так понимаю, приветливость для тебя фрукт экзотический. Бабушка наверняка будет путать тебя с какими-нибудь литературными персонажами. А ещё говорят, что интенсивная умственная деятельность гарантирует длительную отсрочку старческого маразма. Ну, наверное, простое прочтение книг интенсивной не считается. Так что она слегка заговаривается, но во всём остальном ещё молодец. Навыки самообслуживания не утрачены, и она не путает книжный шкаф с туалетом, а платяной – с холодильником. Мама Леночка знает в совершенстве пару-тройку иностранных языков, но… совершенно не умеет на них разговаривать. С реальной жизнью даже на родном языке она предпочитает общаться в письменной форме. Она живёт с книгами и компьютером. Переводит современную детективную лабуду на русский. Специалисты утверждают, что иные её переводы в литературном смысле куда лучше оригиналов. При этом написать деловое письмо или, ужас-ужас-ужас, общаться с редактором лично для неё – сущий кошмар. Она моментально становится косноязычной и никак не может подобрать нужные слова. «Простите, а когда я получу аванс?», «Извините, а вы не узнаете в бухгалтерии, собираются ли они выплатить мне деньги в этом месяце?», «Мне так неловко вас беспокоить, но не могу ли я узнать, привезёт мне курьер авторские экземпляры книги, что вышла три месяца назад, или мне самой подъехать? Авторских не будет? Прошу прощения, видимо, мне говорили, но я забыла». Однажды у неё брали интервью, так она двух слов от волнения связать не смогла. Журналист спросил в конце: «Это вы перевели все эти книги?» Она замолчала и стала пунцовой. И что он должен был подумать? И, наконец, тётя Аня. Вот она – забавный человек. Мудрый и сильный. И при этом абсолютный ребёнок. Ребёнок, что тащит на своих плечах двоих «старых» малых детей – бабушку и маму Леночку. Я, слава богу, уже взрослый мужик, и ей стало полегче. Хотя, может, и посложнее. И знаешь, в чём парадокс?

Маша покачала головой.

– Первые мои две дамы «играли» в якобы понятие и принятие моей свободы, а сами всю жизнь трусили, пока одна не стала ближе к растительной форме существования, а другая не нашла себе дело по душе. Тётка Анна же, таскавшаяся за мной чуть ли не до первого курса по пятам, действительно всегда признавала мою свободу. Свободу от всех. В том числе – от себя. Если я позволял себе уйти в безобидный юношеский загул, впав в эгоистическое, чего греха таить, беспамятство, бабушка и мама Леночка охали, ахали, глушили валериану, звонили в больницы и морги, чтобы потом, по возвращении, возрадоваться, возблагодарить и устроить вокруг меня ритуальные пляски с борщом и рассолом. Анна всегда шестьсот шестьдесят шестым чувством вычисляла, где я. Исключительно для того, чтобы кинуть мне ёмкое: «Мудак!» И ещё у неё есть удивительная способность – она не волнуется. Она точно знает, что со мной. Бабушка и мама Леночка не знают. Потому волнуются. Она знает – и не волнуется. Понятия не имею, как это у неё получается. Анна просто видит, в опасности я или нет.

– О, я её понимаю.

– Знаю-знаю. Пётр Александрович поделился со мной тайной ваших талантов, Мария Сергеевна. Но отличие между тёткой Анной и тобой состоит в том, что она принимает свой дар безоговорочно, не пытаясь алгеброй анализа проверить гармонию непознаваемого для человеческого разума. Она – простая женщина. Временами мне кажется, что она и не подозревает, что у неё какой-то там «дар». Дышишь себе и дышишь. Дыхание – дар? Ей нравится, что трава зелёная. И, в отличие от подрастающих детей, она не задаёт глупых вопросов «почему?!» Хлорофилл? Может быть, может быть… Так почему эта – зелёная, а та – синяя? «Другой» хлорофилл? Ну-ка, ну-ка, что нам даст разница в формуле? От неё синяя позеленеет, а зелёная пожухнет? Нет, она пожухнет лишь со временем. Хотя и этому есть исключительной достоверности биохимическое объяснение. Вопросы плохи порождаемой друг другом бесконечностью. Ответы – бесконечным несовершенством. Компьютерный анализатор может разложить запах на молекулы, но он не в силах его элементарно понюхать. Точно так же устроен человеческий мозг. С той разницей, что он может ещё и понюхать. И породить ещё целый воз вопросов, на которые нет окончательных ответов. Что толку спрашивать: «Почему море солёное, а река – нет?», если в них можно просто плыть, купаться, учтя особенности. Вот тётка так и делает. Слишком душно? Открой форточку. Слишком ветрено? Сиди дома. Причём принимает, не страдая и не гордясь своей одарённостью. Наверняка сегодня вечером придёт в гости. Просто почует. На самом деле она мне не кровная тётка. В семье даже есть глупая маленькая легенда, мол, она – мой ангел-хранитель. Маме Леночке некий Пётр, сейчас я на сто процентов уже уверен, что именно Александрович и именно Зильберман, что-то такое сказал. Скорее всего, просто, чтобы успокоить или сподвигнуть на куриный бульон для несчастной девочки. Потом это оказалось правдой. Подтвердилось, но лично мне не надо никаких подтверждений, что тётка Анна – ангел. Я это и так знаю. Как мне не надо знать состав вдыхаемого воздуха. Я им и так дышу, без газового анализатора улавливая разницу атмосфер леса и проспекта мегаполиса.

– Зильберман, Женька, никогда ничего просто так не говорит. Даже если несёт откровенную чушь. Если такое случается, значит, эта «чушь» призвана заставить тебя почувствовать, задуматься, спровоцировать на действие или бездействие. Последнее очень важно иногда уметь. С его же слов. Лично я, увы, совершенно неспособна к бездействию и дров иногда ломаю гораздо больше, чем требуется для отопления.

– Ещё научишься. Хотя это и сложно.

– Ой-ой-ой, какие мы мудрые.

– Машка, не начинай. – Женька ущипнул её за попу.

– Что не начинать?

– Про возраст и про мудрость. Не паскудничай, короче. Хотя что-то…

– Кхм…

– Ага, и он тоже… подсказывает мне, что милое детское паскудство пребудет с тобой во веки веков. Что ж, придётся просто запастись ремнями. Аминь!

– Да ну тебя. Так что там за история с твоей некровной тёткой Анной?

– Давай зайдём в кафе, расскажу. Да, и собственно, это вся моя семья. Мужиков у бабушки и мамы Леночки отродясь не было, кроме разовых, а у тёти Ани их было так много, что она уже давно перестала их считать.

– За мужиков?

– И это тоже. И все трое, разумеется, уверены, что я – божество и ни одна женщина на свете недостойна меня.

– Ой! Но я всё-таки женщина. И, боюсь, до вечера мне не успеть сделать операцию по перемене пола, – засмеялась Маша.

– Ты не женщина. Ты – ребёнок. Я настаиваю. Дети – существа бесполые, как ангелы.

– Да? Что-то я не заметила, чтобы ты относился ко мне, как к бесполому существу. Очень и очень даже не как к бесполому! К тому же я уже вполне самостоятельный врач с правом принятия решений, в отличие от некоторых. – Маша показала ему язык.

– Бывают очень талантливые дети. То, что ты в некоторых местах женщина, – Женька хитро прищурился, – так это бонус. Ты могла оказаться, например, старым негром. Но даже в этом случае мне было бы не невозможно любить тебя. Сложно. Но не невозможно. Я как-нибудь напишу об этом поподробнее. А вот и кафе. Я называю его «Полуяпонской кофейней Случайного Города». Тут тихо, и в это время почти не бывает людей. Очень удобно для посвящения тебя в мои маленькие семейные тайны. Прошу вас, Мария Сергеевна… – Женька распахнул дверь.

Как это ни парадоксально, но тётка Анна Машу полюбила с первого раза. Хотя первый взгляд её, брошенный на девушку, был оценивающим.

– Красивая. Слишком красивая. Таким, как ты, Женька, нужна невысокая, нестройная, неброская серая мышь, чтобы весь остальной мир вздохнул спокойно. Потому что спаренные красавцы вызывают недовольство толпы. Красивая женщина имеет право любить богатого или хотя бы умного мужчину, ни ростом, ни фигурой, ни лицом не вышедшего. Красивый мужчина имеет право любить нефасонистую самку, потому что ему так удобнее, и к тому же она хорошо готовит, правильно гладит брюки и отличная мать. И все друзья, приятели и просто знакомые разной степени случайности будут понимать, сочувствовать и одобрять подобные союзы. Два вызывающе красивых человека, любящих друг друга, будут оскорблять всех окружающих одним лишь фактом своего сосуществования. А если это ещё и достаточно долго продлится… В общем, не завидую я вам. Вы всегда будете одиноки в толпе. Наплевать. Лишь бы вы не были одиноки вместе.