Земля бедованная (сборник) - Нина Катерли

В кабинете Пузырева шло совещание «тройки»{101}. Обсуждалась, видимо, все та же история с проблемой «Червец», потому что при появлении Лихтенштейна все смолкли, а делавший сообщение Василий Петрович Пузырев постучал шариковой ручкой о столешницу.

– Регламент, регламент, – нестройно загалдели два других Пузырева и, положив одинаковые блокноты, уставились на Максима одинаковыми глазами.

От этих блокнотов, глаз и серых костюмов перед ним вдруг все поплыло, Максим покачнулся, но Василий Петрович ловко выхватил у него из рук заявление, мгновенно поставил в углу свою подпись и, держа Лихтенштейна за локоть, заботливо вывел в коридор и прислонил к стене.

– Работы нигде не найдешь, намучаешься… – прошелестело из кабинета. Но так тихо, что, вполне возможно, Максиму это только послышалось. Тем более, что стоящий перед ним Пузырев был как будто полон дружелюбия. Посоветовал заглянуть сейчас же к директору, чтобы «покончить с формальностями сразу и на высшем уровне».

К директору так к директору, «уходя, уходи» и, чем скорее, тем легче.

Однако в приемной сидящий на месте секретаря Пузырев очень спокойно доложил Лихтенштейну, что директора в настоящее время нет в институте и не будет до конца дня, так как он умер. Из-за неплотно закрытой двери кабинета внятно доносился директорский бас.

– Ступайте, ступайте, – нахмурившись, велел Пузырев, глядя Максиму прямо в глаза. – Вам же сказали: скончался, и все дела. Сгорел. А заявление можете оставить, завтра же получите в отделе кадров обходной листок. Завтра, поняли? – и очень обаятельно ухмыльнулся. А затем достал из ящика стола небольшой траурный веночек, обвитый красно-черной лентой. «Дорогому товарищу директору от…» – прочитал Максим, а Пузырев тем временем ловко нацепил венок себе на шею и, не проронив больше ни звука, взялся что-то писать.

Следующим утром шел проливной дождь. На остановке мрачно переминалась под зонтами мокрая очередь. Все молчали, устремив напряженные шеи в ту сторону, откуда должен был появиться автобус. Максиму сегодня торопиться было некуда, он стоял, выставив зонт, как щит – наперерез косому дождю. Мысли текли спокойно и вяло: сегодня оформить расчет, завтра… завтра весь день – отдыхать, заслужил, вечером можно съездить к Гольдиным… ох, и крику будет! Послезавтра заняться поисками новой работы. Если без претензий, тут, скорее всего, больших затруднений не будет. Но уж – без претензий, на завод, в цех, в смену, если надо. Ничего! Раз в жизни захотел быть честным – плати…

– Ев-р-реи есть? – раздалось за спиной Максима. Он повернулся. Здоровенный парень в насквозь пропитавшейся водой накидке с капюшоном стоял прямо в луже, широко расставив ноги. Мясистая физиономия его была сизой, маленькие мутноватые глазки под выступающими надбровьями бродили по лицам стоящих в очереди людей.

– Ев-р-реи есть? – заорал он опять. И громко икнул. Очередь замерла.

– Ну, я еврей. – Максим сложил зонт. Верзила замер, с трудом остановив на Максиме сползающий взгляд, приоткрыл рот, потом закрыл его и вытер губы мокрым рукавом.

– Дур-рак ты! Политики не понимаешь… – проворчал он обиженно, повернулся и пошатываясь двинулся прочь.

Очередь пожала плечами.

От автобуса к институту Максим бежал наискосок через садик, и там, на мокром песке дорожки, едва не наступил на крупную бурую жабу, хмуро восседавшую у края лужи. Жаба эта была товарищем Пузыревым.

К обеду он держал в руках свою трудовую книжку и деньги за неиспользованный отпуск. Стоя один в пустом и душном коридоре, он раздумывал, не пойти ли все же к Кашубе – проститься, и даже сделал один нерешительный шаг в сторону кабинета своего бывшего руководителя, но тут в конце коридора хлопнула дверь, раздался стук каблуков, и перед Максимом предстала Алла Антохина в таком виде, что он сперва ее даже не узнал, – лохматая, зареванная, с размазанной по щекам тушью и вспухшим носом. Подойдя к Максиму вплотную, Алла всхлипнула, обхватила его за шею и принялась громко плакать, выкрикивая:

– Сволочи! Гады! Паразиты!

– Но-но. Поаккуратней, – тотчас послышалось рядом. У стены недовольно наливался красками Василий Петрович. Голова его, шея и плечи уже ясно обозначились, нижняя же половина туловища почему-то запаздывала, так что казалось, будто в воздухе висит бюст Пузырева.

Услышав голос начальства, Алла оторвала лицо от груди Лихтенштейна и вдруг яростно бросилась к стене, где не спеша продолжал материализовываться Пузырев.

– Ах ты, мозглявка! – крикнула Алла и размахнулась. Максим даже прикрыл глаза и тут же услыхал слегка испуганный и вполне миролюбивый голос Василия Петровича.

– Ты это… чего это? Ладно, ладно… расшумелась тут. Слова им не скажи. Цацы. Бегаешь целый день, как папа Карло, присесть некогда. Недовольны еще! Уволили по собственному желанию, скажи спасибо, могли бы по статье…

Максим открыл глаза. Пузырев тихо таял в полумраке коридора. Еще пару секунд его невнятный силуэт дрожал на фоне стены, а потом исчез и он.

Туда

Работы он не нашел. Мало того – через две недели отказался от всяких попыток, так и заявил Гольдиным: «Пустой номер. Все. Больше никуда не пойду».

– Что значит? Это мне нравится! – возмутился Григорий Маркович. – Ира, ты слышишь? Он говорит – «пустой номер», он решил остаться без куска, этот мишугинер!{102} Без труда, родной мой, не вытащишь и рыбку из воды. И зачем такая паника? Пора привыкать. А без работы у нас пока еще никто не остался. Завтра же звоню Андрею Соловьеву, он что-нибудь сообразит. Это – большой человек, мы с ним с войны знакомы, командовал нашим дивизионом.

– Я сама к ним съезжу! – крикнула из кухни Ирина Трофимовна.

Нет, ничего искать Максим больше не будет, у него вот они где – эти отделы кадров. Каждый раз одно и то же: очень нужно, как раз эта специальность, давайте документы, характеристику, будем оформлять… Да-а… Сейчас-то, собственно… как бы сказать?.. Знаете что? Загляните к нам завтра, хорошо? Утречком… А еще лучше – позвоните. Да! Надежнее сперва позвонить.

И назавтра: знаете, мы тут разобрались, со штатными единицами туго, прямо беда. Ждем сокращения… И должность конкурсная… Что? Согласны – инженером?.. М-м… К сожалению, в части ИТР у нас полный комплект, так что месяцок-другой придется подождать… Если что, мы вам сообщим. Что? Нет телефона?.. Найдем, найдем, не волнуйтесь…

И так – везде. С незначительными вариантами. В одной конторе уже почти оформили, позарез был нужен сменный технолог. А на другой день выяснилось, что вышла ошибка – уже принят другой человек. Просим извинения, накладка, с кем не бывает.

– Какой он неврастеник, честное слово! – Григорий Маркович даже вскочил с кресла. – Что это ты такое болтаешь? У нас безработицы нет, к вашему сведению. В жизни, знаешь ли, надо быть более стойким и выдержанным, не распускаться.

– Что ты кричишь? – Ирина Трофимовна входила в комнату с горячим пирогом. – Опять вечером будешь принимать нитроглицерин. Конечно, мальчик переживает. Остаться без работы, и за что?!

– Как это, что значит: «за что»? «За что»… За собственную глупость, за что!

Согласен. Сам влез в это дерьмо, сам и погорел. Все нормально. …Вот только… надоело… Надоело. Работа, положим, найдется. Со временем. Может быть, вполне приличная. Допустим, не хуже той, что была. И… что? А то, что все снова: «нас толкнули – мы упали». Снова высматривать в замочную скважину, что там, у них, нового, и кидаться копировать. Задыхаясь и дрожа, осваивать кем-то придуманное двадцать лет назад. Точно своих мозгов нету!

Вспомнилось, как лет пять-шесть назад вдруг набрел на одну идею. Была она, правда, не по профилю лаборатории, зато сама по себе кое-что сулила… Да брось ты! – не «кое-что», а колоссальный мог получиться результат. Максим загорелся, побежал к Кашубе, ворвался: «Ура! Событие! Срочно ставьте тему, через год-полтора, ну, через два, синтезируем новый полимер, износостойкость – на порядок выше!» Кашуба скривился: «Любите вы витать в облаках. Два года! Да за это время… и вообще, Максим Ильич, новые полимеры – не наше с вами дело, это пусть академические институты, а мы прикладники, для нас главное – не фантазии, не чистая наука, а помощь промышленности, и тут мы с вами, сами знаете, – в неоплатном долгу. Договор с Брянском в каком состоянии?.. Нет, не «на этой неделе», Максим Ильич, а сегодня. Потому что надо было – вчера!»

Поговорил с ребятами из академического. «Брось, старуха. Полная безнадюга. Это ты хочешь через нашего Дуба прорваться, через его полимеры, созданные им лично накануне Куликовской битвы? Да он тебя по стенке размажет».

Больше блестящих идей и творческих взлетов не было. Была диссертация – приличная, добросовестно сделанная. И только. Наверное, и в этом виноват сам. Нет, хорошая была диссертация, не хуже других… Что впереди? Карьера? Никогда не светила, а теперь уж подавно. Да и ни к чему. Семейные радости? Родных не нашел, своей семьи не получилось. Был бы хоть бабником, вроде Лыкова, все веселей! Или какое-нибудь хобби… Вон Гаврилов – получил, наконец, садовый участок, теперь при деле: семена, пленка для парников… Нет, настоящим смыслом могла быть работа, но ведь, куда ни погляди, – гора. Памиры и гиндукуши… Душно. Душно, будто в комнате с низким потолком… в комнате, из которой выкачали воздух. Тут не станешь разбирать, какая на дворе погода, выскочишь среди ночи голый… Еще и Васьки в кадрах с этими блокнотами. В этих костюмах….