Убийства в «Маленькой Японии» - Барри Лансет

– Его жена действительно такая добрая, какой кажется на фотографии?

– Она – воплощенная доброта, – сказал я. – Но вы, кроме того, видите перед собой новобрачную и будущую мать.

– Это заметно.

Хозяйка потянулась за чайником – белым глиняным сосудом с нанесенным кобальтом рисунком в виде хижины, окруженной зарослями бамбука, и вновь наполнила наши чашки. Она сделала это машинально. Ее мысли витали где-то далеко.

– Вам повезло, что вы приехали к нам в Обон, – произнесла Оками-сан после паузы. – Почему бы вам не прогуляться по деревне?

– Насколько я понимаю, люди у вас пропадают уже не в первый раз.

Она поставила чайник на стол, поклонилась, поднялась и направилась к выходу из номера. Пряча регистрационные карточки в складках кимоно, хозяйка привычным жестом открыла раздвижную дверь, вышла за порог, еще раз нам поклонилась и сказала, прежде чем удалиться:

– Отправляйтесь на праздник. Там сегодня будут все.

Глава тридцать третья

Как и по всей стране, в Сога-джуджо шли приготовления к поминовению покойников.

Японцы верят, что души усопших предков и недавно умерших членов семьи продолжают наблюдать за живущими, неведомыми способами руководят их судьбами, а в середине каждого лета ненадолго возвращаются на землю. К Обону могилы близких приводят в порядок и украшают свежими гирляндами цветов. А с наступлением вечера делают все, чтобы порадовать явившихся домой духов. Торжественные церемонии с песнями и танцами проходят повсюду. Звучит музыка, царит веселье, спиртное льется рекой.

Такая же атмосфера царила этим вечером и в Сога-джуджо. Вступив на главную торговую улицу деревни, мы оказались среди моря потемневших от загара лиц. Повсюду можно было видеть простых, но добродушных с виду деревенских людей. И только когда их взгляды случайно встречались с нашими, они мгновенно делались настороженными и глаза отводились в сторону.

От этого веяло холодом. Ничего похожего на обычаи этой страны. Японцы от природы – народ застенчивый, однако когда доходит до праздничного веселья, сдержанность изменяет им, и они с радостью приветствуют любого гостя. Традиции гостеприимства не схожи в разных регионах, но в самом худшем случае я бы ожидал сдержанного, однако вежливого обращения с церемонными поклонами и смущенными улыбками. Здесь же нас встречали словно прокаженных – обитатели деревни смотрели на нас с беспокойством, подозрительностью, почти враждебно.

– Ты тоже это чувствуешь? – обратился я к Ноде.

– Конечно.

– Значит, они тут?

– Вероятно.

– Ты уже кого-нибудь заметил?

– Нет.

– Я тоже.

Толпа становилась все гуще. Впереди раздались глухие и ритмичные удары в барабаны таико. По обе стороны улицы торговцы из временных палаток бойко продавали собу с гриля, жареных кальмаров и игрушки для детей.

Нас увлек за собой общий поток. Посреди всеобщего веселья люди натыкались друг на друга, но беззлобно смеялись, громко приветствовали, вступали в оживленные разговоры. Но меня не покидало ощущение клаустрофобии и уязвимости. Прокладывая себе путь сквозь толпу плечами, мы слышали, как к звукам барабанов присоединились трели бамбуковых флейт. Раздался гонг, и в отдалении полилась мелодия песни во славу будущего урожая.

Мы с Нодой продолжали идти, осматривая толпу, но пока не различая ничего примечательного. Вот трое мужчин в длинных белых летних накидках хаппи и с головными повязками с пуговицами-застежками наблюдают за нашим приближением сквозь прищуренные глаза. Передавая друг другу бутылку саке на специях, троица пристроилась в дверях закрытой сейчас мастерской деревенского краснодеревщика.

– Gaijin da, – произнес один из них, стряхивая пепел с сигареты под ноги. «Иностранец».

– Большой и сильный.

– И недурен собой. Спрячь от него свою дочь.

– Интересно, откуда он?

– Однажды я видел русских моряков-краболовов. На них не похож.

– Наверное, американец или англичанин.

– Ты заметил его приятеля? Вот с таким я бы точно не стал связываться.

– Этого с бульдожьей мордой? Чем он тебя так напугал?

Трое крестьян беседовали между собой беззастенчиво громко, словно принадлежали к некому закрытому клубу и их не могли слышать не принятые в число избранных.

– Повстречай такого ночью в Осаке и по-другому запоешь.

– Он ничем не страшнее типа, которого мы отделали той ночью. Помнишь? Сколько мы тогда взяли? Пять «штук»?

– Тот был гораздо старше. А эти двое тебе быстро яйца открутят.

Мы с Нодой обменялись взглядами, согласившись, что трое болтунов не стоят внимания. Зимой, когда в деревне делать нечего, многие крестьяне отправлялись на сезонные заработки в большие города. Если верить этим троим, то они, вероятно, пополняли свои кошельки еще и мелким разбоем. Правдой то было или нет, возможно, они только изображали крутых парней, искали мы совершенно других людей.

Постепенно мы оказались в самом центре деревни. Поверх площади скрещивались две гирлянды красных фонарей, окрашивая толпу в пурпурные тона. По-прежнему мимо мелькали десятки лиц – смеющихся, улыбающихся, открывающих рты в крике, когда сквозь общий гвалт пытались окликнуть соседа, друга, родственника или ребенка.

Свернув за угол, мы увидели нечто вроде платформы, увитой цветами. Установленная на небольшом пустыре между лавкой торговца рисом и забегаловкой для любителей тофу, она служила сценой для сменявших друг друга музыкантов и танцоров. Сейчас на ней плясали несколько женщин, образовав тесный круг в центре. Дополнительное освещение давали закрепленные на шестах факелы. Мужчины в набедренных повязках и лентах, обернутых вокруг голов и завязанных спереди узлами, били в темную кожу огромных барабанов палками толщиной в стебель сахарного тростника.

– Сможешь обойтись один? – шепнул Нода.

У меня екнуло сердце. Что-то явно происходило, но вот только мой лучший сыщик не собирался пока делиться со мной подробностями.

– Да, конечно.

– Вот и отлично. – И он произнес громко, чтобы его могли слышать все: – Мне здесь наскучило, Джонсон-сан. Я эти танцы сто раз видел. Вы тут развлекайтесь, веселитесь, а я пойду в гостиницу.

Нода в последний раз окинул меня взглядом, словно не был до конца уверен, что я способен продолжать «охоту» один, а потом шагнул в сторону и пропал в толпе.

Прежде мне всегда нравился Обон. Древнее празднество создавало ощущение преемственности поколений. Оно напоминало историю перенесенных страданий и выигранных сражений. О людях, которых мы потеряли, но не переставали любить. Смешивались скорбь и радость, и если ты умел полностью отдаваться празднику, то в какой-то момент у тебя возникало ощущение близкого единения со всеми, кто тебя окружал, какое редко доводилось испытывать при иных обстоятельствах.

Но в Соге даже этот праздник воспринимался совершенно иначе.

Зазвучала новая мелодия. К флейтам и барабанам добавились сямисены, которые подогрели своими аккордами общее веселье и заставили танцевать всех. Женщины на сцене продолжали грациозное кружение, сопровождая его выразительными движениями рук. С их лиц не сходили чуть заметные задумчивые улыбки. Шаг, другой, затем назад, поворот, хлопок в ладоши. Их танец завораживал, ритм музыки оказывал почти гипнотическое воздействие. В движениях читалось чувство собственного достоинства, передававшееся от матерей к дочерям. И одновременно лица танцовщиц свидетельствовали об их отрешенности от всего земного.

Я всегда подпадал под магию этого танца. Мне вспомнилось, как мы праздновали Обон во времена моего детства в Токио, когда я танцевал с мамой, а затем сачком ловил с отцом золотых рыбок. То были прекрасные вечера, которых я уже не мог повторить после развода родителей. Лучшие годы жизни, когда папа с мамой были живы и жили вместе…

Однако сейчас не время предаваться воспоминаниям. Сегодня нужно искать тех, кого удалось разыскать в темноте друзьям Ноды. Или же они сами их нашли.

Чтобы смыть пыль деревенской улицы, поднятой ногами танцующих, я купил бутылку пива и нашел место, откуда мог продолжать изучать лица и поведение участников праздника. Мне бросались в глаза загоревшие до черноты предплечья и загрубелая кожа на шеях мужчин, привыкших работать в поле. И лица у них тоже были грубоватые, немного отрешенные. Главной отличительной чертой большинства женщин мне показалась их чуть прикрытая грацией выносливость, выработанная долгими часами хлопот по хозяйству, которые большинству наверняка приходилось совмещать с работой в огородах и помощью мужьям на рисовых посадках. Я представлял, как в завязанных под подбородком соломенных широкополых и островерхих шляпах они двигаются между рядами, пропалывая, подравнивая, подрезая стебли.

Среди деревенских лиц попадались и более ухоженные, гораздо менее загорелые, чем крестьянские. Лавочники, решил я. Владельцы магазинчиков и таверн. Толстые или худые, но неизменно услужливые. А вскоре мне удалось выделить еще один тип лиц в толпе. Не загрубелые и не холеные, но хищные и настороженные, с жесткими глазами охотников. Сначала мне попался один из них, но по мере того как я стал лучше ориентироваться в профессиональной принадлежности жителей Соги, их число возрастало.