Заря над Уссури - Вера Солнцева

Со двора в кухню вошла Марья с подойником из белой жести в руках. Парное молоко, покрытое белой пушистой пеной, чуть не выплескивало через край. Марья, ойкнув, с трудом подняла подойник, поставила его на широкую лавку, стоящую у окна.

— Здравствуй, Настасья! — приветливо кивнула хозяйка. — К моему пришла? Сейчас позову.

Марья вышла из кухни. Настя ошеломленно, будто впервые в жизни видела, смотрела на ведро с молоком. «Куда им столько? Неужто все вылакают вдвоем? Галюшка да Лерушка с коих пор глотка молока не пробовали. Верно, и впрямь люди говорят: „Пустопляс — на овсе, а работный конь — на соломе“, — причитала она мысленно. — Кормят коров, не жалеют, а у коровы молоко на языке…»

В светлую, залитую солнцем кухню вбежал дядя Петя и сейчас же рассыпал свой быстрый говорок:

— А, Настёнка! Здорово живешь, сестрица? От Михайлы весточки так и нет?.. Эх, беда, беда! Получишь, потерпи. Какая война идет! Германцы, говорят, смертоносные газы по окопам нашим пустили. Ско-олько наших солдатиков потравили — никто и сосчитать не может!

Настя всплескивает руками, валится на скамью.

— Мишенька! Разнесчастный мой…

— Не плачь, не взрыдывай загодя, Настёнка, не кличь беду, — суетится около нее дядя Петя. — Вернется твой Михайла. Вон Сеньку Костина освободили вчистую, охромел — и больше всего ничего. Может, и твоего так…

— Ой! Мишенька, — испуганно стонет Настя.

В годы войны она сильно сдала, заметно растеряла свой и так небогатый разум.

— Ково ты провываешь?! — кричит на нее дядя Петя и этим еще сильнее пугает Настю. — А как Галина-то? Растет? Вот и хорошо, вот и славно, — ловко переводит разговор хозяин и продолжает деловито: — Сестрица! Настёнка милая! Скажу все, как на духу, по-простому. Промашка у меня вышла. Связался я, бедность твою жалея, с твоей девчонкой, да и сам не рад. Мала она еще для такой работы, мала. Много ли с нее спросишь? Так, крыльями больше махала, чем работала. Сноровки нет. Девчонка старательная, слов нет, но слабосилок: в самую запарку свалилась. Алену от стола оторвала в самые горячие часы. Ка-акого убытку мне натворила! Шапку я выиграл, а кафтан проиграл… Так вот, милая сестрица, не обессудь, пойми меня правильно: съездил я за Японское море по кедровые шишки. По-другому расчет нам с тобой вести придется: полного бочонка рыбы никак не выходит. Давай так договоримся: я тебе сейчас две-три рыбинки подброшу, да зимой, в холода, раза два наведайся. Потихоньку и разочтемся.

Убитая нежданным решением братца Петеньки, отупевшая от нужды Настя перевязала бечевкой три кетины и, глотая слезы, уныло поплелась домой.

Безрадостный рассказ Насти как громом поразил Лерку. Это она, Лерка, «крыльями махала»?

Вечером к Насте забежал Силантий Лесников.

— Горе-то какое у нас, Силантий Никодимыч! — завздыхала, заохала осунувшаяся в один день от черных дум Настя.

Она рассказала о посещении дяди Пети, о его решении.

— Вот чертов живоглот! — вспылил, задохнулся от гнева Силантий. — Это ему даром не пройдет. Мироед бессердечный! Значит, ему только рыбку подай, а рыбака вон?! Я свою долю целиком вырвал и твою, Лерушка, из горла его рыжего выдеру! — возбужденно сказал негодующий Силантий и, крепко хлопнув за собой дверью, исчез.

На другой день кто-то настойчиво застучал в оконце кухни.

Лерка выглянула в дверь.

— Принимай, Валерия свет Михайловна, свое приданое! — возбужденно кричал Силантий.

Лерка с Настей выскочили во двор. Привязанная крепко к санкам, возвышалась новая бочка с кетой.

— Еле приволок! — торжествовал Силантий, с почетом водружая бочку в сенях. На истощенном, болезненном лице его горел свекольный румянец возбуждения. — Поговорил по душам с ласковым чертом. Он как бес в преисподней вертелся, трёс рыжей бородой, ластился ко мне, как теля к матке, — смеясь, рассказывал Силантий. — И живьем грозил съесть, и улещивал. Но сам рыбак в мережу попал. «Да разве я ее, милушку, — поет он мне, — чем обидел? Тихая она в работе…» — «Мы кого обидим, того зла не помним, — тоже сладкопевно отвечаю я ему. — А что она тихая — не обессудь: тихая вода берега подмывает». — «Да много ли она наработала, родименький ты мой, посуди сам, брательничек. На твоих глазах дело было, еле-еле ноги передвигала. Не тебе говорить, ты сам знаешь, что рыбный день зимний месяц кормит. Что заработала — сполна ей отдам. Только легко было ее беремя…» — «На чужой спине, отвечаю, завсегда беремя легкое. — Напролом пру: — Отдай заработанное, отдай сиротское!»

Без кулака к носу дело не обошлось, кое-какие грешочки ему напомнил.

«Чего ты, — уже не поет, а скрипит он, — чужую крышу кроешь, когда у тебя своя течет? Тебе бы поосторожнее быть, — осторожного коня и волк не берет. Какое такое твое дело?» — «Мое кровное дело, отвечаю, все село на ноги подниму, а не дам тебе, рыжий пакостник, сожрать солдатку с ребятами. И волком мне не грози, — это не так просто, от слова до дела сто перегонов… Ты рыбу, говорю, ешь, да рыбака-то не съешь». И отдал, отдал, завидущий! — восклицал, сам не веря удаче, довольный Силантий. — Спасибо тут еще его Марья подоспела: «Отдай ты им бочку, говорит, может, они здоровья мне за это попросят. Нам с тобой вдвоем и без того хватит…»

Он тут на нее немного скособенился, но так по-доброму говорит:

«Иди, иди к себе, Марьюшка. Мы все по-любовному решим. Иди-ка в спаленку, Марьюшка…»

Настя долго смотрела в угол, заставленный рядом икон старинного письма с суровыми лицами святых, почерневших от времени и копоти.

— Карты-то правду говорят! Раскинула я их вечор, все выходила дорога и нечаянный интерес! — оживленно затараторила Настя. — Впрямь нечаянный интерес! Дал бог рыбку, даст и хлеба! — Закрестилась в темный угол, закланялась торопливо. — Дай здоровья рабе твоей Марье и защитнику сирых Силантию Никодимычу…

Сверкали синие счастливые глаза Лерки, благодарно и восторженно устремленные на смеющегося Лесникова.

— А напоследок дядя Петя и говорит смиренным голоском: «Бери, бери мое добро, я привык жить по совести…» — «И на свинью совесть напала, как отведала хворостины», — брякнул я ему. Смеется он на мои слова, а у самого зубы со зла постукивают… Вижу, рада ты, девонька? Оно и понятно, как не возрадоваться: маленькая рыбка завсегда лучше большого таракана! Бесстыжий! Жадность его заедает, и чем старше, тем он дурее делается, как я примечаю. Раньше с ним таких бессовестных промашек не было. Хватает и ртом и задницей, и все ему мало. Такой становится напористый, настырный, никак с ним не разделаешься: стряхнешь его с горба — он на руки лезет!..

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕВОЛЮЦИЯ РАБОЧИХ, СОЛДАТ И КРЕСТЬЯН!

Глава первая

Откричала — отшумела сходка, а бородатые мужики, возбужденные и злые, все еще грудились на крыльце и под окнами школы; свирепо пыхтя самокрутками — козьими ножками, продолжали спор.

Вчерашний политический преступник, «царев ворог», бесправный ссыльный поселенец, а ныне вольный гражданин великой, свободной России, Сергей Петрович Лебедев с усмешкой наблюдал в окно за медленно расходившимися по домам темнореченцами. «Проснулись, мужички-лесовички? Чешете затылки? Хватает жизнь под ребра, требует ответа?»

Лебедев остался один в классе. Устало сел на деревянную скамью; навалившаяся хворь ослабила руки, затуманила голову: все силы выкачали ежедневные собрания, митинги, сходки, спешные разъезды по деревням. Устало обвел взглядом обшарпанные стены класса. «К гражданам России!» — прочел он висевшее на стене обращение — и будто на время схлынула, отступила болезнь! Граждане! К гражданам России обратил Владимир Ильич Ленин 25 октября 1917 года простые и великие слова, набатно прогремевшие по стране и поднявшие народ от края и до края.

«К гражданам России!

Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов — Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.

Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено.

Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!»

С каким благоговением вчитывались миллионы русских людей в эти ясные строки: они несли народу желанные, чаемые веками социальные преобразования! Их добивались беззаветно, за них гибли поколения революционеров.

Мир. Земля. Рабочий контроль. Советы.

Лебедев мысленно оглянулся назад. Весь семнадцатый год прошел в горячке жарких событий. Минувший день истории — Февральская революция, но исполать ей: навсегда свергнута русская монархия, как подгнивший дуб, рухнул вековечный рабский уклад жизни.