ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ - ГАРРИ ТАБАЧНИК

Глубокой ночью 30 октября советскому послу передают содержание только что расшифрованной радиограммы. Президиум ЦК принял план Суслова: подавить восстание вооруженной силой.

” Наши люди были, был посол в Будапеште... пришли к заключению, что было бы непростительно нам не оказать помощи рабочему классу Будапешта против контрреволюции ’’ - вспоминал Хрущев.

На рассвете становится известно, что три тысячи советских танков уже пересекли границу и стремительным маршем движутся на Будапешт. Подняв трубку зазвонившего на столе телефона, Андропов услыхал взволнованный голос Надя.

*— Это вопиющее нарушение нашего нейтралитета, — говорил венгерский премьер. — В знак протеста Венгрия выходит из Варшавского пакта.

— Оснований для беспокойства нет. И торопиться с принятием таких важных решений тоже не стоит, — невозмутимо ответил Андропов. — Лучше начать переговоры.

— О чем? — удивился Надь.

— О выводе советских войск, — как ни в чем не бывало продолжает Андропов.*

Коммунист Имре Надь оказался плохим знатоком Советского Союза. Он попадается на эту уловку и принимает предложение советского посла.

Советская армия между тем занимает стратегически важные пункты. Но Андропов, верный ученик Сталина, понимает, что для закрепления успеха надо следовать по пути, указанному вождем. Он помнит о созданном Сталиным во время войны с Финляндией правительстве в Териоках. Правда, тогда ничего из этой затеи не вышло и ’’правительство народно-демократической республики Финляндии” дальше Териок не ушло, но идея сама по себе, как о том Андропову не раз говорил Куусинен, заслуживала внимания. Теперь настало время попробовать испытать ее вновь. Для этого только надо было найти ’’венгерского Куусинена”. И Андропов уверен, что он его уже нашел. Его не смущало, что Кадар пока еще отказывается от предлагаемой ему роли. Андропов упорен. Когда кандидат в венгерские Куусинены отказывается прибыть в посольство, ссылаясь на опасное положение вокруг здания парламента, советский посол, не долго думая, садится в танк и отправляется к нему сам.

Те, кто встречался с Андроповым в эти дни, обращают внимание на то, что советский посол обладал особым искусством „производить впечатление сердечности и искренности”. День 2 ноября, когда комендант Будапешта Кирали прибыл в посольство по указанию премьера, не был исключением в этом смысле. Надь попросил его отправиться на улицу Байза после жалобы советского посла на беспорядки у здания посольства.

Когда Кирали прибыл к зданию посольства, он увидел, что улица пуста. Прождав минут десять в приемной, он, наконец, оказался в кабинете посла.

— Я не нашел никаких беспорядков, — заявил начальник будапештской полиции.

— Они были раньше, — ответил, улыбаясь, Андропов. — Сейчас это уже неважно, но я хочу воспользоваться вашим визитом и повторить то, что я говорил раньше. Мы не хотим вмешиваться в ваши дела. Мы понимаем ваши проблемы и мы на вашей стороне. Известно ли вам, что мы предложили вашему правительству начать переговоры? Мое правительство желает вывести войска из Венгрии немедленно, и мы хотим начать обсуждение эвакуации. Не будете ли вы так добры воспользоваться моим телефоном и позвонить главе вашего правительства и узнать, получил ли он мое письмо с этими предложениями?

Произнося эти слова, Андропов был сама искренность и сердечность. Кирали охотно согласился. Подняв телефонную трубку, он обнаружил, что это прямой провод, ведущий прямо в кабинет премьера. Тут же послышался голос Надя, который в ответ на вопрос Кирали сообщил, что переговоры начнутся буквально через несколько часов. Довольный Андропов с благодарностью пожал ему руку. Кирали ехал обратно, а навстречу ему попадались советские танки. Он слышал, как, высунувшись из люка, командир колонны спрашивал, как поскорее выбраться из города. Сомнений в правдивости советского посла быть не могло. Советская армия, даже не дожидаясь начала переговоров, покидала столицу. ’’Все обойдется”, — подумал Кирали.

Такое же радужное впечатление сложилось и у участвовавшего в переговорах начальника штаба венгерской армии генерала Иштвана Ковача. ’’Они заверяли, — рассказывал он позднее, — что не собираются атаковать нас, что прибыли в страну только по просьбе нашего правительства. Поэтому вывод войск должен проходить в дружественной атмосфере, и венгры должны приветствовать их при отходе.” У венгров это возражений не вызывало. Они готовы были бросить все цветы страны вдогонку уходившей советской армии , лишь бы та ушла поскорее. Единственно, о чем оставалось договориться,— это о сроках. Венгры предлагали 15 декабря, а глава

советской делегации генерал Малинин настаивал на 15 января. Переговоры решено было отложить на следующий день.

Накануне Андропов еще раз встречается с Кадаром, и к вечеру тот исчезает из города. Никто не знает, где он. Ползут слухи, что он арестован и отправлен в Сибирь. Но в Сибирь отправился не он. Ему была уготована иная судьба.

Спустя два дня, включив радиоприемники, венгры услыхали голос Кадара и с удивлением узнали, что, оказывается, где-то на территории их страны уже образовано новое правительство.

Прошло два года, и стало известно, что нового премьера на советском военном самолете доставили в Ужгород, откуда он и сообщил об образовании своего правительства. Так Ужгород сыграл роль Териоки, а Кадар — роль Куусинена. Правда, венгр оказался намного удачливее финна. Путь к власти ему проложили советские танки, раздавившие венгерскую революцию.

Андропов слово в слово выполнил сталинское указание о том, что суверенитет страны — ничто, если речь идет об удержании власти просоветскими силами.

То, что Андропов наблюдает в Венгрии, его встречи с Сусловым — все это оказывает на него огромное влияние. Если беседы с ’’серым кардиналом” не могли изменить характера уже сформировавшегося сорокадвухлетнего человека, они тем не менее явились для него отличной школой механики захвата и удержания власти, интриги и того, как поступать с вышедшим из повиновения народом, для коммунистов всегда остающимся толпой, которую надо уметь оседлать. Пройдут годы, и западные журналисты отметят опыт Андропова в руководстве ’’большими массами людей”. Они забыли о Венгрии, показавшей какова она, эта его манера обращения с ’’большими массами людей”.

Советское руководство, много раз в течение венгерского кризиса менявшее свою позицию, объявляя сказанное вчера устаревшим сегодня, изворачиваясь и обманывая — наглядно демонстрировало ленинскую диалектику в действии в таком масштабе, какого Андропову еще видеть не приходилось.

О ленинском понимании диалектики, ставшим практическим руководством для всех советских вождей, лучше всего дает представление написанное самим основателем большевистской партии.

’’Надо уметь... пойти на все и всякие жертвы, даже в случае надобности — на всяческие уловки, хитрости, нелегальные приемы, умолчания, сокрытие правды.”

Авторханов к пониманию сути ленинской диалектики пришел в то время, когда был студентом курсов марксизма-ленинизма при ЦК. Позднее в своих мемуарах он напишет: „Герцен называл диалектику Гегеля „алгеброй революции”, большевики превратили ее в „алгебру партии” для растления душ, в орудие партии для камуфляжа своих преступлений, в философию лжи для их оправдания”.

Иным словами, если правду для пользы дела надо объявить ложью, это будет сделано. Если надо предать — это просто, если надо оклеветать — пожалуйста. Это стало нормой, и в шестидесятых годах В. Высоцкий пел о лжи, ’’укравшей одежду у Правды” и, нарядившись в нее, гуляющей по Руси.

Прошел в Венгрии Андропов и практический курс ведомой лишь номенклатурным работникам науки, носящей название ’’партийного строительства”. Суть ее определена двумя ленинскими фразами: ’’Дайте нам организацию революционеров и мы перевернем Россию”, — писал Ленин в 1902 году в ’’Что делать?”. Спустя шестнадцать лет он к этой формуле добавляет вторую: ”Мы Россию завоевали... Теперь мы должны управлять Россией”, — пишет он в ’’Ближайших задачах советской власти”. Авторха-нов основы этой ’’науки власти’’определяет« так: ’’Большевизм не идеология, а организация. Идеологией ему служит марксизм, постоянно подвергаемый ревизии в интересах организации. Большевизм и не политическая партия в обычном смысле этого слова. Большевики сами себя называют партией, но с многозначительной оговоркой — партией ’’нового типа”. Большевизм не является также и ’’движением”, основанным на мозаике представительства разных классов, аморфных организационных принципах, эмоциональном непостоянстве масс и импровизированном руководстве. Большевизм есть иерархическая организация, созданная сверху вниз, на основе точно разработанной теории и умелого ее применения на практике. Организационные фонды большевизма находятся в постоянном движении в соответствии с меняющимися условиями места и времени, но его внутренняя структурная система остается неизменной. Она сегодня такая же, какой она была до прихода большевиков к власти”.