Укрощение герцога - Элоиза Джеймс

– Поехали, – сказал он, выводя лошадь и предлагая ей сесть на ее мерина. Он отправил мальчика с фонарем в дальний конец конюшни. Теперь денники были освещены только холодным светом луны.

– Надеюсь, тряска не вызовет у тебя рвоты, – внезапно сказала она, сообразив, почему ему захотелось проехаться верхом в темноте. Рейф впервые за эти дни улыбнулся.

Выйдя на воздух, он вскочил на коня, не предложив ей помощи. Женщина, воображающая, что может ездить в мужском седле в вечернем платье, не нуждается в поддержке. И все же он оглянулся. Она ловко подвела Месяца к обрубку столба, с которого можно было взобраться на лошадь, и секундой позже уже сидела в седле.

Месяц стоял спокойно, прядая ушами, пока Имоджин усаживалась на него, шурша юбками.

– Отлично, – сказала она. – Поехали!

Рейф не мог разглядеть, как она устроилась в седле. Он никогда и не видел женщину в мужском седле. И, не будь она такой строптивой, он счел бы это зрелище невероятно волнующим. Должно быть, ее ноги обнимали бока коня…

– Это твое белье? – спросил он. Ему показалось, что ее ноги окутаны чем-то белым.

– Да, – ответила Имоджин безмятежно. – Французские панталоны. Вполне пригодны для верховой езды. Если бы только папа давным-давно смог позволить себе такое, мы бы научились скакать и без седла.

Он проворчал что-то невнятное и выехал на дорогу. Последнее, что ему сейчас требовалось, – это пялиться на ее ноги. У него и так был забот полон рот.

Сначала они оба ехали по дороге. Сквозь облака бежала луна. Когда она скрывалась, то и дорога внезапно исчезала. Рейф догадывался, что Имоджин, вероятно, напугана. Один раз ему даже показалось, что она всхлипнула. Но он ехал впереди, наслаждаясь мыслью о том, как округлились глаза Имоджин от ужаса. Он решил, что это пойдет ей на пользу.

Он услышал за спиной звук, похожий на треск рвущейся материи.

– Имоджин! – окликнул он, резко оборачиваясь. Он не хотел напугать ее до такой степени, чтобы она свалилась с лошади.

В этот момент луна вынырнула из-за облака, залив всю дорогу и деревья трепетным серебристым светом. Имоджин подняла какой-то лоскуток. Она смеялась, и на лице ее он не заметил никаких признаков страха. Потом она выпустила эту тряпку.

– Она мне мешала. Ну не чудно ли я придумала? Люблю ездить ночью!

Он смотрел, как ее юбка полетела в канаву. Теперь на ней была лишь верхняя часть платья с глубоким вырезом и эти белые панталоны.

– Разве так удобнее? – спросил он.

– Да, – усмехнулась она. – Хочешь, поскачем наперегонки?

– В темноте?

– Да!

– Нет уж! Ты рискуешь бабками лошади. На дороге может оказаться яма, и она не успеет подготовиться к прыжку.

Имоджин надулась. Ее волосы растрепались и падали ей на плечи. Он снова посмотрел на дорогу. В неверном свете луны она казалась прямой и чистой, как английская улица, опекаемая муниципальной властью.

– Облака на некоторое время рассеялись, – заметила Имоджин.

Он колебался.

– Ты же не пьян, – укорила она его уксусным голосом. – Уверена, что теперь ты гораздо крепче держишь в руках поводья, чем обычно.

– Отлично! – рявкнул он, направляя лошадь поближе к ней. Он оглядел ее и нахмурился: – Почему ты ездишь таким манером?

Она привстала в стременах и возвышалась над седлом, держа корпус в воздухе и обхватив коня ногами.

– Так удобнее, – ответила она весело. – Боюсь, у меня недостаточно длинные ноги и я не смогу этим воспользоваться, когда понадобится.

Она бросила беглый взгляд вниз.

И он ощутил прилив желания, какого не испытывал долгие годы. Он сглотнул. Должно быть, это объяснялось отказом от выпивки.

По правде говоря, он не мог вспомнить, когда в последний раз жаждал женщину. Пожалуй, это было единственным преимуществом на фоне многих досадных неприятностей, вызванных его отказом от спиртных напитков. Даже если вожделение, вернувшись, оказалось направленным на его менее всего желанную подопечную.

– Твой выбор, – сказал он, пожимая плечами.

– Так ездят жокеи, – сказала она, явно безразличная к тому, какое впечатление производят на него ее ягодицы, обрисованные только легчайшей хлопчатобумажной тканью. Она не была настоящей леди. – Это значит, что я выиграю.

– Ну уж нет, – проворчал он. – Мы поедем вон к тому повороту. Туда, где стоит моя веха.

Он выиграл, но только на толщину волоса и лишь потому, что мчался отчаянным бешеным галопом, приближаясь к финишу, слыша ее безумные крики и смех.

– О, это было чудесно! – закричала Имоджин, когда скачка была окончена. – Месяц, ты прелесть, настоящий красавец! Мы бы с тобой выиграли, если бы не этот монстр, – сказала она.

Рейф ответил улыбкой. Но тут заметил, как она вздрогнула, снова опускаясь в седло.

– Может, обратно пойдем пешком? – предложил он. – В конце концов, ведь сейчас уже полночь, и лошади, должно быть, устали.

– Ладно, – согласилась она, как ему показалось, слишком поспешно.

Он спрыгнул с лошади, потом подошел к ней и подставил руки. Он не делал ничего подобного много лет и потому был неловок: его руки соскользнули и обхватили ее ягодицы вместо бедер. И там, где она должна была быть прикрыта многими слоями ткани, оказался всего один – тонкие французские панталоны, завязанные на поясе маленькими бантиками. Его руки скользнули вдоль ее бедер, и он испытал возбуждение, сделавшее его боевое оружие тверже, чем… долгие годы до того.

Возможно, что-то и было в том, что он отказался от выпивки. Ему следовало обзавестись любовницей… роскошной и готовой к услугам женщиной, которая будет встречать его улыбкой и жарким взглядом. И никогда не станет браниться.

Когда Рейф ставил Имоджин на твердую почву, он заметил в ее глазах необычное выражение. Она тоже почувствовала прикосновение его рук, и это ее усмирило. Значит, все хорошо. По дороге домой она не язвила. Пусть это научит ее не раздирать юбку и не бросать ее в канаву, когда рядом мужчина. Ей еще повезло, что он оказался джентльменом. И к тому же ее опекуном.

Они шли пешком в лунном свете, ведя в поводу своих лошадей. Волосы Имоджин в беспорядке падали ей на плечи, и это делало ее похожей на ведьму.

Он был счастлив. Ветер развевал его волосы, поднимая их ото лба. Ногам стало тепло от движения, а его лошадь весело сопела у его уха. Рейфу пришло в голову, что он не мог припомнить такого приятного и яркого приключения за долгие годы.

О, он помнил, что по утрам у него бывали головные боли. И удовольствие от первого обжигающего глотка золотистой жидкости по вечерам. И усыпляющую, как колыбельная, сладость, когда он приканчивал стакан и чувствовал, как в нем воцаряется покой.