Грамматические вольности современной поэзии, 1950-2020 - Людмила Владимировна Зубова

href="ch2-454.xhtml#id206" class="a">[454].

У Андрея Полякова представлен конфликт грамматики с лексикой – в форме множественного числа стоит слово с семантикой единственности:

В садах словесности, в единственных садах

легко от вечера и весело от света —

там стала азбука землёю на губах

на кольцах Греции, на стороне монеты

Андрей Поляков. «Новая Эллада Чёрная тетрадь» [455].

Сочетание в единственных садах здесь производно от строк Анны Ахматовой о Летнем саде Петербурга: Я к розам хочу в тот единственный сад / Где лучшая в мире стоит из оград. / Где статуи помнят меня молодой, / А я их над невскою помню водой («Я к розам хочу в тот единственный сад…»). Не случайно у А. Полякова это метафорические сады словесности. Выражение в единственных садах означает в стихотворении Полякова ‘только в этих садах’.

Парадоксальное сочетание все одни в стихах Александра Кабанова основано на синонимии слов один и одинокий:

Тишайший день, а нам еще не светит

впрягать собак и мчаться до оврага.

Вселенские, детдомовские дети,

Мы – все одни. Мы все – одна ватага.

<…>

Овраг – мне друг, но истина – в валюте

свалявшейся, насиженной метели.

Мы одиноки потому, что в люди

другие звери выйти не успели.

Александр Кабанов. «Мы все – одни. И нам еще не скоро…» [456].

В стихах Юлии Кокошко встречаются аномалии координации подлежащего со сказуемым, когда подлежащим является местоимение кто, по правилам требующее единственного числа сказуемого[457]:

А дальше поход травы – в рокот и по-пластунски,

и меж настурций, и кто там еще жужжат —

синие клоши генцианы, снимающей боли, чуму и жар,

тошноту, безвременье и пожар

Юлия Кокошко. «А дальше поход травы – в рокот и по-пластунски…» [458] ;

Кукла Дверь – беспечальней менады —

вдруг срывает с себя жилеты и номер —

или почетную гипотенузу, юбки и прочие начинанья,

и все, кто хотят навсегда вернуться, нипочем ее не узнают…

Юлия Кокошко. «Кто свинничает? Наигранные персоны…» [459].

Похожее явление есть и в стихах Игоря Булатовского:

Никто не знает, мы ли умерли,

а только знает: кто-то умерли, —

смотря в окно на «Специальную»…

А что смотреть? А что смотреть?

Кого-то в простыне, на прóстыне

обоссанного и обосранного

выносят просто, даже запросто,

как будто мусор – что смотреть?

Игорь Булатовский. «Никто не знает, мы ли умерли…» / «Песни о простых людях» [460].

Такое употребление сочетаний с местоимениями кто, кто-то ясно указывает на нелогичность правила.

Далее следуют примеры замены множественного числа единственным.

В следующих двух контекстах такая замена опирается на системную возможность употребления форм существительных единственного числа в собирательном значении с указанием на нерасчлененное множество называемых объектов:

4. Это древовидный слон, как нестриженый газон,

три разлапые ножищи упирает в небосклон.

5. Это дерево no-name, много листьев и корней,

много тонкого ствола, жаль, название забыл!

Александр Левин. «Буколюшки на переезд с дачи» [461] ;

Он падлой женщиной рожден

в чертоге уксуса и брома.

Имелась в тюфяке солома.

Имелся семикратный слон.

Александр Левин. «Новая история» [462].

В первом из этих примеров сочетанием много тонкого ствола обозначены ветки. Обратим внимание на то, что в узуальном сочетании многоствольное дерево денотатом является одно дерево, и от земли начинается обычно один ствол, который затем разделяется, подобно ветвям, на два или несколько. Во втором примере сочетание семикратный слон обозначает комплект статуэток, состоящий из семи предметов разного размера. В узуальном употреблении этот комплект называют слониками. Оба контекста указывают на противоречие между единством и множеством, характерное для семантики собирательности.

Конфликт между грамматикой и лексикой представлен и во многих других стихотворениях того же автора, например:

Что за время за лотое!

Как оно под куртку лезет,

как оно кусает руку

волокущую за ручку

упирающийся толстый

чемодан, набитый книжкой,

ручкой, булкой и тетрадкой,

и газеткой, и таблеткой,

и сосисок полкилом…

Александр Левин. «Стихи, написанные по дороге с работы в три приёма» [463].

Причастие набитый означает ‘заполненный плотно вложенными предметами’. В конструкциях с этим причастием нормативно употребляется только форма множественного числа существительного (или существительных). У Александра Левина множественность объектов выражена не грамматической формой множественного числа, а пространным перечислительным рядом, что вполне соотносимо с реальностью: в набитом чемодане может находиться по одному из названных предметов. Норма и узус предусматривают для таких случаев обобщающее слово, которое должно стоять во множественном числе, однако оно оказывается семантически избыточным.

Следующий текст демонстрирует конфликт между грамматикой и лексикой, связанный с гиперболичностью словоупотребления:

Вышел Зверь чёрен,

видом ужасен,

голосом пупырчат.

<…>

И дана была ему власть

зудеть и чесаться 30 лет и 3 ночи,

и ни один на земле не спасся,

кроме некоторых.

Александр Левин. «Зверь чёрен» [464].

В этом случае можно вспомнить синонимическое узуальное выражение никто кроме… Местоимение никто и означает ‘ни один’. Абсурдность узуальной конструкции обнаруживается при ее дефразеологизации, ведущей к буквальному прочтению.

Авторской критике подвергается и глагол уединиться, который нередко употребляется десемантизированно (они уединились):

вооружась сим спорным утвержденьем,

я в башне из слона уединился,

как свойственно отпетым декадентам,

но не один – с женой, детьми, друзьями,

квартирой, магазинами, работой,

газетами, подругами вождей

(которых избежать не удается,

но это не стесняет мне свободы)

и с музыкой. Ну, иногда стихами.

Александр Левин. «Мне не идёт грустить и умиляться…» [465].

В стихах Марии Степановой отражено противоречие между семантикой множественности, определяемой числительным два и грамматическим единственным числом существительного:

Я старый соловей. Жасминовое место,

С которого гляжу, как мается невеста —

Привычный полигон для пения в мишень:

Макушку ай лав ю и два ее ушей.

Мария Степанова. «Я памятник тебе на месте этом зычном…» [466].

Этот языковой конфликт, представленный в нормативных сочетаниях типа два уха, вызван рефлексом двойственного числа, то есть переосмыслением формы именительного-винительного падежей двойственного числа существительного уха в форму родительного падежа единственного числа:

Единственное число при таких словах, как два, три и четыре, где ясно указана множественность, представляется на первый взгляд очень странным и является характерным примером того, насколько грамматическое мышление может расходиться с логическим (Пешковский 2001: 438).

Актуализация лексикализованных форм числа

Многие современные поэты, актуализируя лексическую полисемию, демонстрируют и лексикализацию форм множественного числа, создавая тавтологические и псевдотавтологические конструкции:

Так что свадьба и мед