Настоящие индейцы - Олег Дивов

— Ида сама виновата, что не спала, — с достоинством возразила Санта. — Она так плакала, что никому не дала поспать. Отчего теперь мы должны сидеть на улице, как рабыни? Дождь пойдет, что же, нам мокнуть? Мы тоже не отдыхали из-за нее, а теперь должны расплачиваться?

— Санта, — мягко сказал Гай, — отчего бы тебе самой не поговорить с Люкассеном? Я согласен с тобой, что проблему можно было решить иначе. Но Люкассен защищает не Иду, а своего будущего ребенка. Он боится, что эта ваша ссора может отразиться на здоровье малыша.

— Глупый мужчина, — Санта встала. — Пойду, поговорю с ним. У нас, индейцев, так не принято, чтобы из-за ребенка, которого в животе еще не видно, мучить взрослых, которые не в рабстве.

Она ушла, горделиво развернув плечи и красиво неся узкую голову, украшенную густой белой шерсткой. Гай потоптался, но за ней не последовал.

— Вам тоже досталось? — догадалась я.

— Немного, — он поморщился. — Конечно, все женщины разные. Но это как-то чересчур. Надо совсем не знать анатомию, чтобы так психовать — это я про Люкассена. Он ведь образованный человек. Что за проблема в ребенке, не понимаю. Уж в наши-то дни…

— Не стойте над душой, — попросила я. — Вы позавтракали?

— Да какое там! — Гай расстроенно отвернулся.

— У нас еще осталось кое-что, — я протянула ему миску. — Садитесь с нами, заодно расскажете.

За моим плечом тихонько пискнула Моника.

— Он раб, — шепнула индианка. — Мое приданое. Рабу нельзя сидеть при хозяевах. Можно есть то, что они не доели, а сидеть нельзя.

— Моника, — сказала я по-индейски, — там, куда тебя привезут Кер и Санта, рабов нет. Закон запрещает. И у Гая прав будет больше, чем у тебя. Потому что у него есть гражданство, а у тебя нет. Тебе лучше загодя привыкнуть к этому.

— Делла, — вмешался Гай, — у нас с ее отцом был договор. Меня отдали Монике в придание именно затем, чтобы отпустить на волю. Но в компенсацию я выплачиваю ей сумму, равную стоимости хорошего раба на Саттанге, и помогаю получить гражданство.

— Да, я знаю, — совсем грустно согласилась Моника. — Гай хорошая вещь, я берегу его. Там, за небом, он будет человек, а я — бедная индейская жена. Санта уже объясняла мне. Но ведь мы еще здесь. Если кто-нибудь из индейцев увидит, что мой раб сидит рядом со мной, то моему мужу скажут, чтобы запер меня дома в наказание, а Гая убьют. Так принято.

Я обвела глазами лес, поднимавшийся за забором. Потом осмотрела берег ручья. Пощупала грунт. Сухой, уже прожаренный солнцем.

— Моника, ты ведь сидишь на бревне. А можно рабу сесть на землю ниже тебя? Ты всегда можешь сказать, что он сидит по обычаю рабов своей родины. У нас в древние времена рабам так можно было. Но обязательно ниже хозяев.

Индианка подумала:

— У нас так можно сидеть пленным. Они тоже рабы. Да, наверное, тогда ничего не будет. Ведь никто не сможет сказать, что я позволяю рабу то, что можно свободным. Гай, садись.

Не самый худший земной адвокат посмеивался, слушая наши рассуждения. Похоже, он давно решил для себя конфликт самолюбия и практического расчета. Необходимость сидеть на грунте, а не на бревне его ничуть не смущала. Казалось, он вообще относится к индейским заморочкам снисходительно — как взрослый к детским играм, в которые положено играть с самым серьезным выражением лица.

Моника очень церемонно спросила у меня, буду ли я еще есть. Когда я отказалась, она протянула миску Гаю со словами: «Возьми, я даю тебе эту еду». Гай жевал и рассказывал:

— Ида билась в истерике, а Люкассен ее утешал. Он уступил ей свою комнатку, пообещал, что никто ей и слова грубого больше не скажет. Представления о грубости у Иды, конечно, специфические. Она родилась в захудалой колонии, но с ощущением своей сверхценности для мира. Всю жизнь она с презрением отвергала любые компромиссы, ожидая принца на белом коне, который наконец-то вознесет ее на должную высоту. На ту высоту, для которой она, по ее мнению, и была рождена. Принца не было, но Ида терпеливо ждала. Поэтому все попытки окружающих поговорить с ней хотя бы на равных она воспринимала как грубость и хамство. Тут на горизонте возник Люкассен. Отпрыск пусть и младшей ветви, зато аристократической. Иде удалось забеременеть от него, а он проявил заинтересованность в ребенке. Перед Идой замаячил желанный трон, и вся ее истинная сущность тут же вылезла наружу. Она уже ощущает себя принцессой и на всех, кроме Люкассена, глядит свысока. Пробил час ее торжества, и она спешит наверстать упущенное. Она больше не желает терпеть иного отношения к своей персоне, кроме подобострастного.

Моника внимательно слушала, только глаза ее раскрывались все шире и шире, а взгляд наполнялся тревогой.

— Коммандер — царевич? — уточнила она.

— М-м… нет. Он кто-то вроде внука младшей сестры старейшины из Большого Совета, — объяснил Гай.

— О-о, — только и сказала Моника. — Это важный вельможа. Но почему он так скромно ведет себя? Это неправильно. Если вельможа держится как простой индеец, не требуя почестей и уважения, то индейцы перестанут уважать и других вельмож. А им это не понравится.

— В том и дело. Ида выросла в месте, которое можно сравнить с самой-самой глухой деревней. Там не было мудрых стариков, которые объяснили бы ей, как устроена жизнь. Она знает, что быть женой вельможи — хорошо, все должны ее почитать и уважать, потому что у нее великий муж. Но она не знает многого другого. Такие люди, как Люкассен, не могут случайно оказаться в армии в зрелом возрасте. Армия — это для молодых, которым надо показать себя и добыть свою славу. Некоторые остаются в армии на всю жизнь, но они в возрасте Люкассена имеют совсем другую власть. Моника, это как в храмовой гвардии. Ты не увидишь там взрослых мужчин — только молодые и неженатые. А взрослые мужчины — это главные командиры. Но чаще гвардеец в тридцать лет возвращается домой богатым и берет сразу две жены.

— Да, да. Но почему тогда Люкассен здесь?

— Потому что у него есть семья. Ида слишком много сказок слушала в детстве. А в сказках у царевичей есть только отец, и то не всегда. У настоящих царевичей много родни. И эта родня решает, достоин ли царевич жить как вельможа. Люкассена в армию сослали. Это наказание, которому его подвергла семья. И Иду примут плохо. Очень плохо. Если вообще примут. Она не станет вельможной дамой, потому что ее мужа лишили высокого статуса. Она этого не понимает.

— Гай, а вы не знаете, что ли, кто такой Максим Люкассен? — насторожилась я. — Вы не встречали его раньше?

— Меня немного беспокоил этот момент. Он показался знакомым. Я точно никогда не встречал его, но есть ощущение, что уже слышал об этом человеке. Я спросил его, но он отшутился.

— А-а, — я зло рассмеялась. — Тогда я расскажу. Вы поймете, в чем трагизм ситуации. Или комизм. До февраля этого года Максима Люкассена звали Максимиллиан ван ден Берг.

Гай длинно присвистнул.

— Восемь лет назад князь Сонно женился на девушке из простых. Вскоре развелся. На развод подала его жена, даром что была простушка и на одиннадцать лет моложе князя. Но отношения между ними не прекратились. Они ссорились, мирились. Его бывшая жена тем временем окончила Военный университет и пошла служить. Макс отправился за ней. Она отслужила два года, он — один. Они решили снова пожениться. Но тут с девушкой произошла беда. Неважно, какая, важно, что Макса она видеть уже не хотела, притом, что прямой его вины не было. Спустя несколько месяцев девушка устроилась на работу к его троюродному брату. Но брату не из Бергов, а из Маккинби — они родственники по общей прабабушке. Макс, узнав о том, наизнанку вывернулся, чтобы снова завоевать расположение бывшей жены. А она любила свою работу. В конце концов он выдумал: оставил ей все свое имущество, включая княжество и титул, в доверительное управление. Сроком на пять лет, если она не родит его биологического потомка. Если родит — княжество ее навсегда. После чего он сменил имя и ушел в армию. Его ближайшие товарищи — тот же Кер, Санта — видели у него фотографию бывшей жены. Возможно, видела и Ида.

— Так-так, — Гай прищурился. — Понимаю. Если Ида родит ребенка, и бывшая жена тоже, возникают два равноправных наследника. На стороне бывшей жены — завещание, а в пользу Иды может сыграть законный брак с предыдущим обладателем титула. Какое решение примет суд — неизвестно.

— Для завершения картины: бывшая жена — это я.

Гай долго смотрел на меня. Потом потер переносицу.

— А вы, значит, работаете у Маккинби. Я немного знаком с этой семьей.

— В основном судите по бывшему мужу Кэрол Монро?

— Да, конечно. Я виделся с ним несколько раз, он славный парень. Но я понимаю, отчего Кэрол развелась с ним. Для нее он слишком жесткий. Очень упорный. И самодостаточный. Мне сказали, что все Маккинби таковы. Медленные, инерционные, зато упрямые и не отступаются, если что решили.