Волчица и пряности. Том 7 - Исуна Хасэкура

Просто открывать рот, чтобы еда попадала туда сама, – я почувствовала себя маленькой девочкой.

Сперва я хотела позволить ему одновременно заняться и моим мехом; но я не смогла вручить ему мой хвост.

Я сыто рыгнула; мой спутник чуть нахмурился.

– Кстати, я ведь съела довольно много яблок в предыдущем городе, помнишь?

– Помню. И из-за того, что ты все не могла остановиться, у тебя развилась меланхолия.

– Хм.

Я подумала было, что это правда. Но, похоже, то, что случилось, не имело никакого отношения к вкусу и другим свойствам яблок; все дело было исключительно в том, что я не смогла съесть все, что купила, и была вынуждена признать: «Видеть не могу эти яблоки какое-то время».

Сперва я заявила, что прикончу все яблоки сама, но, в конце концов, мне пришлось сдаться и позвать на помощь моего спутника.

И все же я кое-что узнала: когда ешь вместе с кем-то, еда намного вкуснее, чем когда ешь одна.

Но даже на смертном одре я ни за что не признаю это вслух.

– Я рад, что ты съела так много, – сказал он, держа в руках миску и горшок. – Через день-два ты поправишься. Но тревожиться не о чем. Когда мы уедем отсюда, мы довольно долго будем ехать в повозке. У тебя будет время, чтобы выздороветь совсем.

Мой спутник был славный малый, который совершенно не умел распознавать ложь.

По правде сказать, он был, видимо, слишком славный, чтобы заподозрить другого во лжи.

Меня потихоньку начала грызть совесть. Когда я подняла голову, наши глаза случайно встретились, и у меня перехватило дыхание.

Его глаза светились заботой. Ой как плохо.

– …Прости, что задерживаю тебя, – вырвалось у меня, прежде чем я смогла это осознать. Я просто не могла упустить такую прекрасную возможность.

– С того дня, как мы познакомились, я и не рассчитывал двигаться быстро. Кроме того, после дождя земля станет тверже; а поскольку я вернул себе доверие горожан, нам тут будет лучше, чем было раньше. С учетом всего этого задержка на пару-тройку дней – сущий пустяк.

Я задумалась.

За представившуюся мне возможность путешествовать с этим славным малым на запряженной лошадью повозке мне, конечно, следовало бы возблагодарить богов удачи, которым поклоняются люди.

Мне приходится называть его «славным малым» – используя выражение легкое и чуть-чуть шутливое – поскольку я очень боялась того часа, когда начну называть его по-другому. Я вправду хотела оставаться с ним.

Когда он закончил чистить посуду и развернулся, чтобы выйти, от одного вида его спины мой хвост заметался.

– Да, кстати, можно я тебя попрошу…

– Хм?

Он обернулся; его глаза были слишком чисты и невинны, чтобы в них смотреть.

– Эта комната… в общем, здесь как-то чересчур тихо…

Я страшно стеснялась и не смогла закончить фразу.

Но он, должно быть, решил, что это все мое притворство.

В то же время он должен был понять, что даже если я лицедействую, то все равно говорю искренне.

– Это верно; в повозке-то довольно шумно. У меня все равно нет никаких планов на сегодня. Кроме того, есть некая обжора, с которой мне нужно посоветоваться, что будем есть сегодня на ужин.

Стало быть, он хочет остаться здесь, со мной.

Это было сродни детскому упрямству.

Я с упрямым видом отвернулась прочь; он беспомощно рассмеялся.

Эти наши разговоры без малейшего следа обмана; разговоры, в которые не вмешивается никто чужой.

Если бы кто-то решил описать конкретно, что такое счастье, – эта сцена подошла бы ему идеально.

– Кстати, может быть, ты хочешь чего-то еще? В книге по медицине я найду детали позже, а если рынок закроется, я не смогу все приготовить.

– А, мм…

– Хотя ты выглядишь уже полностью здоровой, на самом деле это не так. Поэтому тяжелая пища под запретом.

– А мясо?

Мои глаза горели предвкушением. Это, разумеется, не было притворством.

– Нет, нет. Только кашка, еще, может, хлеб, размоченный в супе.

– Угг… тогда я хотела бы то же, что сейчас, с овечьим молоком.

Я указала на посуду, которую он держал в руках, и он кивнул.

– Хочу чего-нибудь ароматного и сладкого, и вкусного.

– Овечье молоко, хм…

– А что, что-то не так?

Он покачал головой.

– Оно быстро портится, поэтому лучшее молоко после полудня дорожает. Думаю, ты хотела бы, чтобы оно было свежим, верно?

– Ну да.

Глядя на мою клыкастую ухмылку, мой спутник пожал плечами.

– В таком случае мне сперва надо будет найти Нору. Она пастушка, и отлично разбирается в овечьем… – тут он внезапно замолчал.

– Ты сказал… «Нору»? – переспросила я.

Я понятия не имела, какое у меня сейчас выражение лица.

Но судя по лицу моего спутника, на котором было написано «какой ужас, я только что произнес запретное слово», догадаться об этом не составляло труда.

От мирной, спокойной ауры, которая была в комнате только что, не осталось и следа.

И, судя по тому, как он сказал «разбирается в овечьем молоке», пока я спала, он шлялся по городу с этой пастушкой.

С пастушкой. Вдвоем.

Пока я спала!

– Да нет, нет, это только чтобы купить для тебя овечьего молока…

– Если бы ты разговаривал при помощи денег, штука под названием «проницательность» была бы абсолютно не нужна.

Мой голос дрожал от враждебности.

А внутри меня все кричало: предатель, предатель, предатель!

Он ведь наверняка заметил и понял, что происходило раньше. Если так, зачем делать то, что меня так злит?

Для волчицы пастушка – заклятый враг.

– Поскольку… поскольку мы знакомы, у меня совершенно нет повода отказать, если она предлагает помочь, но…

У него был такой вид, словно он только что наступил на что-то ужасающее.

В панике он пытался подобрать хоть какие-то слова, чтобы объясниться.

Но я была в такой ярости – пожалуй, в слишком уж большой ярости, даже для меня, – что любые объяснения выглядели не более чем оправданиями. Казалось, он думал целую вечность, пока не пришел, наконец, к единственной фразе.

– Но почему ты так ненавидишь Нору?

Время замерло.

– Э?

Его реакция на мою враждебность оказалась настолько неожиданной, что я была ошеломлена на какое-то мгновение.

Я механически открыла рот и тупо переспросила:

– Что… что ты сейчас сказал?

– Ну – ну, я не знаю, что у тебя было с пастухами, и я понимаю, что раз ты волчица, они тебя немного раздражают… но такая уж явная ненависть ни к чему, верно? Нора, конечно, пастушка, но в то же время… как же это сказать…

Каким-то образом, хотя обе руки его были заняты горшком и миской, он все же ухитрился почесать в затылке.