Записки Видока - Эжен-Франсуа Видок

Сен-Жермен признался, что в тележке, которую я предусмотрительно сжег, был спрятан труп извозчика, убитого Блонди. Сен-Жермен говорил об этом преступлении как о невиннейшем поступке, с улыбкой на устах он описывал подробности злодейства. Он наводил на меня ужас, я слушал его с омерзением. Когда он сообщил, что ему надо достать слепки замков одного дома, жильцы которого были мне известны, мое замешательство и страх дошли до крайних пределов. Я попытался возразить ему. «Тебе известны все ходы — поведешь меня, и наживу разделим по-братски… Ну, полно, — прибавил он, — мне нужны отпечатки, слышишь?» Я сделал вид, что меня убедило его красноречие.

Боже мой! Что за сделка! К чему было радоваться аресту Блонди? Я положительно попал из огня да в полымя. Я решил сделать заявление господину Анри, начальнику охранной полиции в префектуре, и отправился к нему. Описав ему свое положение, я объявил, что если мне разрешат жить в Париже, то я готов сообщить множество важных сведений о беглых каторжниках. Господин Анри принял меня довольно благосклонно, но, подумав минуту, ответил, что не может принять на себя никаких обязательств на мой счет.

«Это не мешает вам обо всем мне сообщить, — продолжал он, — мы обсудим, заслуживают ли ваши сведения внимания, и тогда, может быть…» — «Ради бога, — перебил я, — без недоговоренностей — это подвергает опасности мою жизнь. Вы не имеете понятия, на что способны люди, которых я намерен вам выдать, и если мне придется вернуться на галеры, после того как станет известно, что я имел сношения с полицией, то я погиб». — «В таком случае об этом говорить не стоит». И он отпустил меня, не спросив даже моего имени.

Неудача привела меня в отчаяние. Сен-Жермен не преминет вернуться и заставит меня сдержать слово. Что мне было делать? Должен ли я предупредить ту особу, которую мы условились ограбить? Если бы представилась какая-либо возможность избежать участия в деле — тогда было бы не так опасно предупредить жертву. Но я обещал свое содействие, а потому ждал дальнейших событий как смертного приговора. Прошла неделя, две, три в беспрерывной тревоге. По прошествии этого времени я вздохнул свободнее; через два месяца я успокоился, полагая, что Сен-Жермена где-нибудь арестовали, как и двух его товарищей. Аннета горячо молилась. Минуты спокойствия были очень непродолжительны — они предшествовали катастрофе, решившей мою судьбу.

Третьего мая 1809 года, на рассвете, я был внезапно разбужен стуком во входную дверь лавки. Я быстро сошел вниз, чтобы узнать, в чем дело, и уже намеревался снять засов, как вдруг услышал слова: «Он малый здоровенный, надо принять меры предосторожности!» Конечно, я больше не сомневался в том, что значит этот ранний визит, и поспешно побежал назад, в свою комнату. Аннета уже успела узнать об угрожавшей мне опасности; она открыла окно и завела разговор с полицейскими, я в одной рубашке взлетел по черной лестнице на верхние этажи. Добравшись до четвертого и найдя незапертую дверь, я вошел и осмотрелся — ни души. В нише стояла кровать, покрытая обрывком полинялого малинового штофа. Убежденный, что лестница уже охраняется внизу, я спрятался под матрасы. Едва я успел примоститься, как в комнату кто-то вошел, и я по голосу узнал мальчика, некоего Фоссе, отец которого, по ремеслу медник, лежал в соседней комнате. Завязался следующий разговор:

Отец, мать и сын

Сын. Знаешь, батюшка, ведь портного нашего ищут… арестовать хотят. Весь дом переполошился… Слышишь звонок?.. Вот теперь они позвонили к часовщику.

Мать. Ну и пускай себе звонят, тебе какое дело, не суй свой нос куда не надо. (К мужу) А ты изволь одеться, того и гляди сюда влезут.

Отец (позевывая и, вероятно, протирая глаза). Черт бы их подрал! Чего они хотят от портного-то?

Сын. Не знаю, только их там целая ватага: и полицейские, и жандармы, и комиссар с ними.

Отец. Может быть, из-за какого-нибудь вздора кашу заварили.

Мать. Ну, чем он мог провиниться, этот портной!

Отец. Чем?.. А вот чем. Он сукном ведь торгует, так, верно, товар английский продавал.

Мать. Ты смеешься, что ли? Разве из-за этого стали бы арестовывать?.. Боже мой! Ах он, горемычный! Такие разве бывают преступники? Так и спрятала бы его к себе в карман.

Отец. А ведь он малый здоровенный, наш портной-то!

Мать. Все равно, я спрятала бы. Пусть бы пришел сюда. Помнишь дезертира?..

Отец. Тсс… Они идут сюда.

Те же, комиссар, жандармы, полицейские

В это время комиссар и его молодцы, обыскав весь дом сверху донизу, пришли, наконец, на четвертый этаж.

Комиссар. А, дверь отворена. Прошу прощения, что тревожу вас, но это в интересах общества… Ваш сосед был ужасным злодеем, способным убить отца с матерью.

Жена. Неужели месье Видок?

Комиссар. Да, сударыня, Видок, и я прошу вас, если вы его спрятали, тотчас его выдать.

Жена. Ах, господин комиссар, можете повсюду искать, если вам угодно… но чтобы мы дали убежище кому-нибудь… этого еще не бывало!..

Комиссар. За укрывательство приговоренного к уголовному наказанию вы несете…

Муж (с живостью). Мы говорим правду, господин комиссар.

Комиссар. Я вполне полагаюсь на вас. Впрочем, позвольте произвести небольшой обыск, просто пустая формальность. (Обращаясь к своей свите) Господа, выходы хорошо охраняются?

После тщательного обыска во внутренних комнатах, комиссар явился в ту, где спрятался я.

«А в постели что?» — спросил он, приподнимая лоскут малинового штофа. Я почувствовал, как шевелится один из углов матраса, который тотчас снова опустился.

«Хм, Видока нет и следа…» — удивлялся комиссар.

Трудно представить, какое облегчение я почувствовал при этих словах!.. Наконец, вся шайка блюстителей порядка удалилась, жена медника проводила их, осыпая любезностями, и я очутился наедине с семейством, состоявшим из мужа, жены, сына и их маленькой дочки, которые и не подозревали о моем присутствии.

Муж, жена и сын

Жена. Ох, господи, господи! Народу-то сколько на улице собралось… Славные они вещи говорят о месье Видоке. Как бы то ни было, а во всем этом должна быть доля правды, недаром говорится, что нет дыма без огня… Уж я знаю, что он важный лентяй был, твой Видок-то: целый день сложа руки сидел.

Муж. И ты туда же лезешь со своими предположениями, ехидный же у тебя язык… В чем его обвиняют, хотелось бы мне знать? Хоть я и не любопытен…

Жена. Как подумаешь об этом, так просто волосы дыбом становятся. Тебе говорят, его обвиняют в убийстве. Послушал бы ты портного, что напротив живет.

Муж. Все это сплетни, зависть и конкуренция.

Жена. А консьержка — так та рассказывает, что он каждый вечер переодетый куда-то уходил с толстой-претолстой палкой. И людей подкарауливал на Елисейских полях.

Муж. Дурак он, что ли?!

Жена. А потом комиссар сам сказал бакалейщику, что Видок — бездельник. Хуже этого — он, говорят, великий преступник, и правосудие никак не может изловить его.

Муж. А ты и уши развесила. Ах ты, деревенщина! Верить комиссару… Меня так никто не уверит, что Видок — негодяй, напротив, мне кажется, что он человек порядочный. Впрочем, это нас не касается. Поздно уже… Эй вы, за работу, живей!

Разговор на этом окончился, все семейство удалилось, и я остался один под замком, размышляя о коварстве полиции.

Через некоторое время я, дождавшись возвращения всего семейства, без колебаний поднял тюфяк, простыни, одеяло и, быстрым движением отбросив лохмотья малинового штофа, предстал перед потрясенным семейством и вкратце рассказал им, как вошел к ним и спрятался под тюфяком.

Муж и жена удивлялись, как я не задохнулся под матрасом; они искренне пожалели меня и с радушием, которое часто случается встречать среди простого народа, предложили мне подкрепиться.

Конечно, я был как на иголках. Пот катился с меня градом. Судя по приему, оказанному мне семейством Фоссе, я не имел причин опасаться измены, но все-таки волновался — семейство это было небогатым. Очень может быть, что первый порыв сострадания и доброты, которому часто поддаются самые испорченные люди, сменится надеждой получить награду от полиции. Фоссе разгадал причину моих опасений и поспешил рассеять их уверениями, в искренности которых я не мог сомневаться.

Фоссе принял на себя труд охранять мою безопасность; он начал с того, что навел справки. Как оказалось, полицейские водворились в доме и на соседних улицах и готовились нанести повторный визит ко всем жильцам. Из всех этих сообщений я вывел заключение, что мне следует убраться поскорее, поскольку на этот раз квартиры будут обыскивать основательно.