Запах серы - Гарун Тазиев

Из десяти тысяч «дымов», давших название долине, к моменту нашего появления оставалось не больше пяти, да и те были слабыми струйками теплых водяных паров. Какой контраст по сравнению с описанными первыми исследователями ревущими, обжигающими фонтанами! Уже одно уменьшение количества и энергии газов, выделяемых массой новой породы, указывало на ошибочность первоначальных гипотез о гранитной интрузии или о выходе мощной горизонтальной жилы. Ведь эксгаляции батолита не иссякли бы и за тысячи лет, а на истощение столь крупного силла понадобилось бы как минимум несколько веков. Стало очевидным, что «десять тысяч дымов» 1916 года были всего-навсего паром реки Укак и ее притоков, очутившихся под толстым покровом выпавшего огненным ливнем пепла (кстати, слово «игнимбрит» образовано от латинских слов «игнис» — огонь и «имбер» — дождь). Пока этот покров оставался достаточно теплым, бесчисленные реки, родники и грунтовые воды долины поставляли пар в фумаролы. Но температура и давление в них падали по мере того, как охлаждалась игнимбритовая толща. Полвека спустя, ко времени нашего прибытия, этот источник тепла иссяк, а с ним — и «дымы».

Легкое разочарование по этому поводу было сразу же щедро компенсировано тем восторгом, в который меня всякий раз приводит прелесть пейзажа; страстно захотелось обшарить игнимбритовые поля и грандиозный цирк, венчающий долину, Гидросамолет высадил нас по двое на озерко, такое крохотное, что сверху посадка казалась невозможной. Через 2 часа палатки стояли на травянистом берегу озера, а на костре жарился внушительный кусок мороженой оленины, купленной нами в Анкоридже. Аромат горящей еловой смолы примешивался к запаху дыма. Озерко отражало бледно-голубое небо светлых сумерек — дело шло к летнему солнцестоянию. По воде сновал туда-сюда бобер; вид у него был серьезный, спокойно-деловитый и сосредоточенный. Бобры — примерные труженики!

Вокруг рос редкий лес, он покрывал подножия холмов, волнами уходивших до самого горизонта. На высоте 100 метров деревья уступали место северным альпийским лугам с их разнообразными ягодами: черникой, брусникой, ежевикой, морошкой и прочими, не имеющими названий во французском языке. Еще выше шли голые скалы, снега и ледники. Но сразу за нашим лагерем леса не было, хотя мы и находились в низине, окружающей озеро Накнек. Точнее, в тундре торчали скелеты елей — все, что осталось от уничтоженного 50 лет назад леса. Град выбрасываемых снарядов даже здесь обрубил ветви и содрал кору с деревьев, а ведь отсюда до Катмая километров двадцать, да и ветер во время извержения дул в сторону вулкана, что подтверждает несравненно большая толщина пеплового слоя по ту сторону хребта (слой этот тянется на 250 километров и более). То, что лес был погублен даже с наветренной стороны, говорило о редкостной силе взрывов.

От самой долины мы находились в часе ходьбы через этот бывший лес, в котором росли пучки трав и ягоды — излюбленное блюдо медведей. При ярком солнце розово-золотистый покров долины особенно красив. Укак и его притоки Летхе и Найф-Крик прорезали игнимбриты узкими глубокими каньонами с вертикальными стенками, где встречаются характерные для этой породы длинные полиэдрические призмы. В своем верхнем течении ущелья эти уже дошли до основания, то есть до бывшего дна долины. А это позволяло нам заняться геологической расшифровкой всего слоя пепла, выброшенного в 1912 году.

Подобное занятие волнует так же, как расследование преступления (за вычетом сомнительных сторон последнего) или как археологические раскопки. Например, обуглившийся, но не упавший ствол дерева, замурованный в туфе, показывал, что лава и в 20 километрах от изрыгавших ее жерл сохраняла температуру в сотни градусов. Дерево было засыпано в очень короткий промежуток времени и из-за нехватки кислорода не сгорело, а медленно обуглилось под горячими лапиллями. Становилось также ясно, что взрыв (или взрывы), разбросавший пемзу, пепел и обломки пород игнимбритового покрова, не был направлен в сторону долины, как это утверждал наш друг, советский вулканолог Горшков. Он сравнивал извержение Катмая с колоссальным извержением Безымянного в 1956 году на Камчатке, за которым наблюдал с расстояния 50 километров. Там все деревья были сломаны, как спички, ударной волной, взрыв обезглавил вулканическую гору и заполнил долину смесью породы и пепла. Извержение Безымянного произошло, как и извержение на Аляске, в пустынной местности и было самым мощным из когда-либо непосредственно наблюдавшихся вулканологами. Георгий Горшков был не только очевидцем явления, он тщательно изучил его последствия и склонен был отождествлять его с классическим и хорошо известным извержением в Долине Десяти Тысяч Дымов. Но мы не нашли на Катмае ни малейшего подтверждения его гипотезы о «направленном взрыве», случившемся на Безымянном или на Мон-Пеле. Несмотря на некоторое сходство, мы отметили между ними немало различий. Взять хотя бы выброшенный материал: на Камчатке им был хаотический конгломерат кусков породы самых разных размеров, а здесь — игнимбрит. А это важное несходство.

Чем больше мы делали наблюдений, тем яснее становились для нас ход и механизм извержения. Мы приходили к убеждению, что миллиарды кубометров пепла, засыпавших дно долины, вылетели не из кратера, зиявшего на вершине Катмая, а из новых трещин, шедших с востока на запад, то есть в том самом направлении, где в Алеутской цепи имеется слабое место. Правда, нам не довелось разглядеть эти разломы, поскольку они скорее всего находятся под толщей извергнутого материала. Тем не менее было маловероятно, чтобы именно из Катмая изверглись игнимбриты из спекшихся частиц лавы и золотистые туфы, составные части которых не спеклись друг с другом, так как их температура была для этого уже слишком низкой. В частности, ни те, ни другие совсем не оставили следов на склонах горы. Зато ряд наблюдений и обострившаяся с опытом, как у врача, интуиция старого геолога-практика подсказывали, что трещины открылись у подножия большого вулкана. Прояснилось это и тем, что один купол, дальний родственник французской горы Пюи, возвышающейся над нашим Клермон-Ферраном, был разрезан пополам, а обращенная к долине сторона его исчезла. Григгс окрестил его Падающей горой. Можно было также заметить, что соседний купол, Паленая гора, вполне соответствовал своему названию. Опалившие его сильный жар и раскаленные газы, тоже способные поджарить породу, могли выйти только из очень близкого источника, так как ничто с расстоянием не понижается так быстро, как температура газов. Но кратер Катмая был примерно в 12 километрах от Паленой горы и на 1,5 километра выше: как известно, тепло и газы не имеют привычки опускаться по склонам…