Радужная Нить - Асия Уэно

Огонь… Так быстро… откуда столько огня?!

— Кай! — дед, как молодой, спрыгнул с настила и уже мчался ко мне, путаясь в длинном подоле. Я продолжал сидеть, обездвиженный страхом. Добежав, он схватил меня и поволок прочь от дерева. Я смог лишь оглянуться. Крона трепетала в гудящем пламени: мне казалось, Хозяйка кричит, будто живая. Ветви вздымаются и опадают, словно руки, корчатся…

— Дедушка! — силы вернулись ко мне, когда я попытался вырваться из тесной хватки. — Дедушка!!! Криптомерия! Она же горит!

— Замолчи! — дед поставил меня на землю и ударил по лицу, наотмашь, очень сильно. Так он меня не бил никогда. Если и наказывал, то беззлобно. — Она уберегла тебя, этого мало?!

Слёзы хлынули из глаз — от удара, обиды и ещё чего-то, что я не мог распознать.

— Но она же умрёт! — прокричал я, задыхаясь от плача.

— И я снова бессилен отвратить от неё смерть, — неожиданно тихо и равнодушно сказал дед, отпустив меня, и непонятные его слова нанесли мне новый удар.

К нам подбежал Хоно, встревоженный так, как бывают встревожены лишь взрослые люди.

— Быстрее, под крышу! Сейчас как громыхнёт! — резко выкрикнул он и поволок меня за руку, оглядываясь на деда. — Дедушка, живее!

Ох, и досталось бы ему раньше за подобные слова! Но теперь наш дед ничего не ответил и съёжился, словно молодость, вернувшаяся к нему в миг опасности, покинула тело, унеся с собой остатки жизненных сил. Я увидел, как он, опустив плечи, последовал за нами шаркающей походкой глубокого старца. Меня вновь пронзило неведомое доселе чувство, когда в груди набухает тяжёлый холодный ком, разрывая сердце на части, на части…

И лишь когда мы втроём, с крыльца, смотрели на догорающий остов дерева, я понял, что первый раз в жизни ощутил глубокое беспросветное горе.

Я ревел, прижавшись к Хоно, а с неба не упало ни капли дождя. Туча растаяла в синеве, ушла по солнечным лучам — и это было так неправильно, так несправедливо…

— Теперь ты всё вспомнил, Кай? — голос юмеми вырвал меня из плена тягостных чувств. Когда же я снова стал взрослым… и стал ли? Ничего не вижу… однако даже полная темнота сейчас лучше, чем яркий свет!

— Бывает, люди горюют о чём-то настолько сильно, что печаль грозит уничтожить их изнутри, — продолжал Ю. — Тогда память выталкивает из себя причину скорби, словно тело — занозу. В той или иной степени это удаётся. Случившееся так потрясло тебя: молния, страдания дерева, смерть деда — что ты уже через год забыл все подробности той злосчастной грозы. А брат и не напоминал. Остальные, как я догадываюсь, не присутствовали?

— Так вот, почему он мечтает выкорчевать пень! — догадался я. — Чтобы я никогда и не вспомнил.

Да, в этом весь мой брат, ограждающий меня от забот. Разве можно его не любить?

— Тебе виднее, я-то с ним не знаком. А вот твоё стойкое нежелание засадить это место цветами вполне объяснимо. Ты чувствовал себя виновным всё это время, да? Глубоко-глубоко в душе, сам не сознавая, что тебя терзает…

Я сглотнул. Если и чувствовал — что с того? Разве эта вина — не заслуженная? Если бы не моё детское упрямство…

— И напрасно. Молния всё равно ударила бы в дерево. Не важно, находился под ним ты или нет.

— Нет, важно! Я уверен… то есть, я знал, что боги послали её за мной. За мной, понимаешь?! — выдавил я, ощущая себя всё тем же перепуганным мальчишкой, что и раньше.

— Не понимаю, — спокойно возразил тот. — Не понимаю, каким таким проступком мог разгневать обитателей Небес малолетний сорванец? Если бы они истребляли всех непослушных детей, страна давно бы опустела, поверь моим словам. Может быть, на твоей душе имеется тяжкий грех?

А ведь он прав! Я рос обычным ребенком, смирнее того же Хоно. Учился прилежно, почитал старших. Упрямился, и то редко, вот как в тот раз. Проказничал в меру и не со зла. А куда метила молния: в меня или ветку надо мной — попробуй различи!

Говорят, в грозу опасно укрываться под высокими деревьями. Тогда я этого не знал.

Немного порывшись в памяти и не откопав воспоминаний о преступлениях ужаснее, чем украшение приёмной отца «висельником», изготовленным из старых косодэ и деревянной статуи Они[34] и повешенным под потолком, на радость гостям, я покачал головой.

— Вот видишь. Внушил себе глупость несусветную, сам себя заклеймил — как часто я сталкиваюсь с подобным, кто бы знал!

— Но, — горькие воспоминания решили меня не покидать, — если бы не моё непослушание, дедушка не стал бы свидетелем гибели Хозяйки, не испытал бы потрясение и, может быть?..

— А ты помнишь, как твой дед относился к священному дереву? — не дожидаясь очевидного ответа, он продолжал. — А его слова, последние слова?

— Ничего не понял, — признался я.

— Я тоже. Будем надеяться, что Дзиро как его доверенный слуга, а ныне — твой, сможет хоть что-нибудь прояснить.

— Но его ведь не было с нами… — я всё ещё вяло сопротивлялся. Ю это заметил.

— Людям так нравится пятнать совесть надуманными грехами! — раздражённо воскликнул он. — Хватит, Кай! Ты рассудительный и вдумчивый человек, не разочаровывай меня.

Я усмехнулся, сам того не ожидая. Для особы, постоянно намекающей на мою торопливость и подверженность чувствам, заявление отличалось изрядной непоследовательностью.

— А те качества, о которых ты говоришь, и которые действительно тебе присущи — раз уж ты любезно о них напомнил — отнюдь не противоречат способности размышлять. Ты умеешь думать и рассуждать. Знаешь, скольким этого не дано?

На сердце потеплело. Вот так, одна похвала — и где мои печали?

— А это потому, что твои чувства переменчивы, — вздохнул юмеми. — Впрочем, сейчас оно к лучшему. Осознавать, насколько подвержен действию лести или похвалы, уже немало.

— А ты хвалил или льстил? — уловил подвох я.

— Немножко того, немножко другого, — звонко рассмеялся ханец. — Пробудись, о светоч разума! Утро наступает.

И я открыл глаза в собственной опочивальне. Ю рядом не было, да и незачем ему сидеть у изголовья тех, кто возвращает утраченное. Мир Грёз и впрямь ведёт, куда захочешь. Можно любоваться далёкими мирами, непостижимыми разуму смертных. А можно шагнуть назад, в детство…

Я раздвинул сёдзи. Первые лучи рассвета, приглушённо-ласковые, струились по мирному саду, и лишь тёмные очертания пня нарушали гармонию покоя. Теперь, когда я знаю, что побуждало меня цепляться за остатки прошлого — не послушаться ли брата? Не избавиться от них? Отец под двойным напором не устоит.

Да, так я и поступлю.

Над вершинами мандариновых деревьев показался краешек солнца, золотистого, словно созревающий плод, и яркие блики зашевелились в кустах, придав очарование даже чёрному пятну обгорелой древесины.