Захват Неаполя. Берёзы - Виктор Васильевич Бушмин

улыбки и швыряя мелочь толпам ребятишек и бедноты. К несчастью, даже этот жест не получался у него. Вместо широкого и благородного жеста, как бы шедшего от сердца, он разбрасывал мелочь с каким-то то ли испуганным, то ли растерянным, то ли гадливым, то ли брезгливым видом, в котором без труда читалась скупость и жадность, а на лице отображалась борьба между необходимостью следовать придуманному им же этикету и желанием бросить все, сесть на коня и передавить весь этот сброд.

За напыщенным сенатором шли три оруженосца, один из который нес алый пеннон с золотыми замками Кастилии, другой – щит своего хозяина, а третий меч, который, следуя итальянской моде, уже стал заостряться и сужаться к острию, позволяя не только рубить, но и прокалывать кольчуги врагов. Все оруженосцы были в красных с золотым шитьем одеяниях.

Следом шли три высоких и крепких рыцаря-наемника. Судя по их лицам, они были или немцы, или фламандцы. Их суровые и уверенные лица явственно указывали на профессиональных рубак и кутилье, что частенько выручало Энрико, когда тот, следуя, опять же, итальянской моде выходил с кем-либо из противников на групповую дуэль, в которой, помимо прямых дуэлянтов, могли участвовать и помощники.

У каждого из кутилье были по два оруженосца. Ну, и завершали эту длинную и пеструю процессию конюшие, ведшие прекрасных и породистых скакунов, каждый из которых стоил не менее пяти сотен экю, был под седлом и в красивой попоне.

Прекрасный и погожий солнечный летний день выдался на редкость изумительным. Легкий ветерок освежал и отгонял изнуряющий летний зной, позволяя неспешно прогуливаться и наслаждаться жизнью.

Энрико проснулся ближе к полудню, поправил здоровье легким итальянским белым вином, снял ноющую и пульсирующую боль, терзавшую его голову и сдавливающую виски после вчерашней ассамблеи, закончившейся, как всегда, грандиозной попойкой и неумеренностью в еде.

Съев пару перепелов, грушу и несколько сочных персиков, он решил прогуляться по городу, который, непонятно почему, уже считал своей нераздельной вотчиной, вызывая озлобление и негодование гвельфов и, что самое смешное, гибеллинов, затаившихся после поражения Манфреда и ушедших в глубокое подполье, но не терявших надежд на реванш, молясь денно и нощно о возврате былых привилегий и свобод.

Прослонявшись так около часа, он почувствовал легкую усталость и очередной приступ скуки, но еще раз сделал большой крюк по улицам города, заглянул для вида в несколько церквей, где, с трудом сдерживая тошноту и удерживая на своем лице благодушную гримасу при виде нищих и оборванных попрошаек, опустошил небольшой кошель, наполненный мелкой медью и потускневшим от времени серебром.

Он, в сущности, был и оставался одинок. Как-то удивительно и странно складывалась его жизнь, дарившая ему множество людей, но не принесшая истинного друга. Энрико был волк-одиночка, причем, он сам шел к этой ипостаси, методично и исступленно, как баран на ворота. Ночами, бывало, он и сожалел, но утром все улетучивалось, словно легкий туман, и предоставляло его в полное и безраздельное эгоистичное единение со своей гордыней.

Отпрыск благородных королевских кровей, он тайно завидовал власти своих братьев, дядьев, даже своего дальнего кузена Шарля, получившего корону Неаполя, что грызло нутро рыцаря и делало его уязвимым для дешевой лести, откровенного шантажа, а трусость, которая жила в нем с самого раннего детства, уже столько раз приносила беды и проблемы, что Энрико с каждым своим предательством все глубже и глубже погружался в бездну, выхода из которой не было.

Сенатор присел в тени древней арки какого-то полузабытого римского императора, кажется, это был Веспасиан, отломил небольшую веточку от куста, росшего неподалеку, очистил ее от листвы и стал чертить на песке, местами устилавшего камни возле арки, какие-то узоры и линии, понятные только ему одному.

Тоска и смертная горечь – больше ничего не было. Энрико поднял голову и с грустью посмотрел на голубое бездонное небо, чье небесное воздушное покрывало накрыло весь горизонт над городом, вздохнул и снова опустил взгляд на камни дороги.

«Даже Шарля предал… – вздохнул он. – Кузена, который, как мне кажется, любит меня больше, чем родную мать…»

Он тряхнул головой, отгоняя от себя мрачные мысли, вызванные в его душе остатками совести, все еще теплившейся в его сердце и глодавшей его, заливая сознание стыдом и ненавистью к самому себе.

Энрико вздрогнул, подумав, что его мысли могут услышать посторонние, быстро вскинул голову и испуганно посмотрел по сторонам. Оруженосцы и эскорт разместился в десяти шагах от него, спрятавшись под развалинами какого-то древнего храма, только кутилье встал с трех сторон, окружая рыцаря.

Он снова испугался. Энрико и думать забыл о недавнем предательстве, полагая, что со смертью Манфреда и Анибальди о нем все благополучно позабыли, но…

Кутилье остановили какого-то монаха, который вплотную приблизился к месту, где сидел Энрико.

– Пропустите его… – обреченным голосом произнес он, сделав вялый жест своей холеной рукой. – Я жду его…

Кутилье молча расступились и пропустили невзрачного на вид монаха. Тот подошел к де Кастилю и молча сел рядом.

– Бог в помощь, сын мой…

– И вам не болеть. – Зло ответил он. На лице Энрико заходили желваки скул, зубы мерзко скрипнули. – Что надо дьяволу от моей души? Скоро я буду в его полнейшем распоряжении…

– Ну, это еще вилами на воде писано. – Равнодушным, словно голос ледяной статуи, голосом ответил монах. – А пока вы, как мне ни жаль, в распоряжении…

– Прекратите паясничать. – Тихо, но решительно произнес де Кастиль. – Я и думать забыл о том досадном недоразумении…

– Я бы не стал так говорить о предательстве своего друга, кузена и благодетеля Шарля де Анжу…

Энрико резко вскочил на ноги, сжал кулаки, но тут же осознал всю щекотливость и опасность ситуации, снова сел и сказал:

– Но ведь синьор Анибальди мертв? Мне кажется, что и говорить не о чем…

Монах положил свою ладонь, оказавшуюся удивительно большой, крепкой и тяжелой ему на плечо:

– Зато сестра покойного, синьорина Беатрис, на правах наследницы выдвигает свои требования. Надеюсь, вы не станете оспаривать постулат, гласящий, что долги священны?..

Энрико тяжело вздохнул и молча опустил голову.

– Прекрасно, синьор де Кастильоне. Скоро вся Италия восстанет и призовет истинного властителя. Будьте готовы задержать папу Климента в Риме и не дать ему ускользнуть из города, особенно, – монах задумался, – на юг, к Шарлю де Анжу. Этого будет вполне достаточно.

– А если я откажусь?

– Вы этого не сделаете. Вы, синьор Энрико, трус и подлец. Так что живите, как скользкий змий и ползайте между холодных и сырых камней предательства, трусости и подлости, а витать в