Личное счастье - Любовь Воронкова

– Если – она! Значит, ты только потому и не разводишься и не женишься на ней, что она не соглашается?

– Да. Только поэтому.

– Я уеду! Я завтра же уеду! – Тамара зарыдала, закрыв лицо руками. – Ты изменник! Ты плохой человек! Вон Зинин отец – у него жена умерла, да и то он не женится, а ты!..

Отец грустно покачал головой:

– Андрей Никанорыч не женится потому, что всем сердцем любил свою умершую жену. А я не люблю и не могу любить Антонину Андроновну. И что же, по-твоему, жить с нелюбимым человеком, лгать и притворяться, обманывать, страдать самому и заставлять страдать другого человека – это лучше? Честнее?

Тамара плакала.

– Зачем я нужен твоей матери? Лишь для того, чтобы она могла называться женой директора. И еще ей нужны мои деньги, ей нужна квартира, ей нужно безбедное существование, чтобы жить как хочется и не думать о завтрашнем дне. Вот для чего я ей нужен! А разве когда-нибудь в жизни спросила она меня – каково мне на работе? Не трудно ли, не устаю ли я сверх сил? Это ее никогда не интересовало. Работай, работай, хоть издыхай, но добивайся высокого положения и давай ей денег, давай денег, давай денег! Хорошо, я буду давать ей деньги. Хотя и не обязан. Но уж свою жизнь я отдавать ей больше не буду. И если ты захочешь понять, ты меня поймешь. А если нет – ну что ж, расстанемся. Можешь уложить свои вещи, и завтра я отвезу тебя на станцию. Тебе тоже нельзя привыкать ко лжи и жить у отца, которого ты считаешь подлецом.

Он ушел в свою комнату и закрылся. Тамара погасила огонь, но спать не могла. Она сидела у окна, ночь глядела на нее своими теплыми звездами. Песни все еще бродили по улицам, и гармонь мягко и раздумчиво вторила им. Тамара думала, думала… Она знала, что отец прав, что он никогда не был счастлив в семье. Тамара понимала, что нельзя осуждать человека за то, что он хочет счастья, и за то, что он больше не желает лгать.

Но как же ее мать? И как же она, Тамара? Каково им будет, когда люди будут говорить: «Их бросил отец!»?

«Ну и что ж! – возражала Тамара самой себе. – Зато отец будет счастлив. И какая разница? Все равно он не живет с нами, а деньги все так же будет давать!»

Но тут же и отвергала эти доводы.

«Счастлив! Такой старый, ему уже сорок лет, а он еще счастья ищет! Стыдно, позорно, он не должен уходить из семьи! Нет, не должен. Чтобы нам все в глаза смеялись! Нет, я не дам, я не допущу! Мы с мамой тоже хотим быть счастливыми. Он наш – и все. И никому мы его не отдадим. Пускай не живет с нами, но зато никто не скажет, что он нас бросил!»

И Тамара уснула с твердым решением никаким «агрономшам» не отдавать своего отца.

Пускай он любит кого хочет, но они с матерью не отпустят его, никогда не отпустят! Как жернова, повиснут на нем, но никогда не отпустят!

ЗВАНИЕ ЧЕЛОВЕКА

Хорошо в солнечный день гулять в тенистом парке, кататься на лодке по Москве-реке или сидеть под большим зонтом кафе и есть мороженое. Солнце тогда сияет так весело, так ласково, и жизнь становится веселой и праздничной. Но совсем по-другому солнце ведет себя, когда стоит оно в зените над совхозными огородами, над бесконечными грядками огурцов и моркови, заросшими сорняком. Тут солнце жестоко и беспощадно, оно палит голову, слепит глаза, поливает жаром плечи и спину и спрятаться от него некуда!

Тамара давно уже отстала от полольщиц. Молодые девушки, женщины и даже старухи гнали грядки так быстро и проворно, что Тамара надивиться не могла. Тамара спешила изо всех сил, старалась так же быстро выдергивать пырей и мокрижник, но ничего не получалось; руки у нее онемели, пальцы ослабли, и она, еле-еле выдергивая по травинке, полола свою гряду.

– Догоняй! Догоняй! – покрикивали ей полольщицы. – На вожжах, что ли, тебя тянуть!

– Что, ай силы нету?

– Наверно, не завтракала сегодня! Вот дай сходит пообедает, так всех нас обгонит!

Они посмеивались и подшучивали, а Тамара злилась. Она, стиснув зубы, дергала траву и не отвечала на шутки. И зачем только она сунулась в огород? Зачем она пошла на это мучение? И все виноват отец. Она пожаловалась на девчонок, которые оскорбили ее:

– Подумай только, они сказали, что я даже не человек! «Это барышня, а мы думали – человек!» Как они смеют?! Ты, папа, должен прогнать их из совхоза!

Тамара считала, что отец возмутится. Как? Его дочь даже за человека не считают? И, конечно, сейчас же накажет этих нахальных девчонок. Но отец только усмехнулся:

– А ты возьми и докажи им, что ты человек, а не барышня.

– Как это?

– Ну так. Докажи, что ты не хуже их. Вот они завтра идут огороды полоть – пойди и ты. Покажи им, что и ты отлично можешь сделать то, что они делают.

– Подумаешь, дело – траву дергать из грядок!

– Ну, тем более, если для тебя это даже и не дело! Я им скажу, они зайдут за тобой. Звание человека надо завоевывать!

– Значит, кто ходит огород полоть – тот и человек?

– Нет, не только. Но только тот и человек, кто трудится.

Отступать было нельзя. Утром за ней забежала маленькая Райка, та самая «пичужка», которая ее так обидела. Райка дружелюбно болтала всю дорогу, а Тамара еле отвечала. Ее коробило, что какая-то деревенская девчонка считает себя ровней ей, Тамаре.

– А гордый же у тебя характер! – сочувственно сказала ей Райка. – Нелегко тебе с таким-то характером!

Бригадиром оказалась та самая высокая румяная девушка, что шла тогда по тропочке впереди всех. Она распределила грядки полольщицам, дала грядку и Тамаре.

– Если что не заладится, зови меня, – сказала она Тамаре. – Меня зовут Лида. Лида Черемина. Ты огурцы-то отличишь от травы?

Тамара покраснела, ей хотелось осадить эту Лиду Черемину – подумаешь, бригадир! Но она молчала, потому что и в самом деле не знала, где тут огурцы, а где трава.

– Вот эти шершавые, с зубчиками листья – это огурцы, – объяснила Лида, – остальное сорняк. Работа не мудрая.

– Да уж мудрости не вижу, – ответила Тамара.

Сначала она небрежно дергала траву. Потом, видя, что отстает, начала спешить. Но и это не помогло, она отставала катастрофически. И вот они все уже далеко, они идут ходом, будто и труда это им не доставляет, они шутят, болтают, поют. А грядки за ними остаются чистенькие, умытые, с зелененькой дорожкой вырезной и шершавой огуречной ботвы.

Особенно мучил Тамару пырей. Его корни разветвлялись в земле так глубоко, что сразу ни за что не выдернешь. И еще осот – от него руки почернели, и потом он такой колючий, что и не схватишься за него никак. Были и еще какие-то вредные травы с крепчайшими корнями – выдираешь, выдираешь их…

Вдруг Тамару осенило. А зачем выдирать с корнями, мучиться? И она принялась рвать сорняки, оставляя в земле корни. Работа пошла быстрее.

День тянулся бесконечно. Солнце, взобравшись на середину неба, словно и забыло, что пора идти под уклон. Оно светило и жгло изо всех сил, и Тамаре казалось, что еще немного – и волосы у нее на голове вспыхнут огнем, а сама она упадет в борозду и больше не поднимется.

А девчонки все пели и чему-то смеялись на своих грядках. Они ушли далеко, они уже приближаются к речке, где кончается огород. Что они – железные, что ли?

Тамара не слышала, как к ней подошла Лида. Она вздрогнула, когда Лида окликнула ее:

– Налаживается дело?

– А почему же нет? – ответила Тамара и разогнула нестерпимо болевшую спину.

– Молодец, – сказала Лида, улыбнувшись, – нелегко в первый-то раз, а гонишь шибко!

– А что ж такого? Подумаешь, огурцы полоть! Это ведь не алгебра и не английский.

– Конечно, – согласилась Лида, – только немножко терпения…

Вдруг она замолчала, и Тамара, покраснев, увидела, что Лида с удивлением вытаскивает из ее грядки корень пырея.

– Ах, вот как ты работаешь?! – Серые глаза Лиды сердито глядели на Тамару. – А ну-ка, убирайся с поля долой!

Тамара вскочила, выпрямилась:

– Ну и уйду! Нужны мне ваши огурцы!

– Они тебе нужны будут, когда тебе их на стол подадут. Вредитель ты – вот кто!

Тамара готова была ударить Лиду.

– Как ты смеешь?!

– А вот и смею. Всю гряду испортила. Легко, что ли, теперь после тебя корни вырывать? Ступай, ступай отсюда!

– Я папе скажу!

– И я твоему папе скажу. Убирайся!

Тамара сверкнула на нее злыми глазами и, круто повернувшись, пошла с огорода.

– Ненавижу, ненавижу!.. – повторяла она сквозь слезы. – И грядки ваши ненавижу. Да, вот и подадите мне свои огурцы на стол готовенькие. Да, вы будете их полоть да поливать, а я буду их есть! Да! Вот и буду их есть! Только руки все испортила об этот всякий молочайник ваш!

Она глядела на свои нежные руки, на ладони, почерневшие от травы, на заусенцы, которые появились около розовых ногтей, и слезы текли у нее по щекам.

– Только мучат меня все! Только мучат!

Дома она бросилась было к умывальнику, чтобы мылом и щеткой отмыть руки, но вдруг раздумала. Она села у окна и стала ждать отца. Ладони у нее горели от порезов острыми краями жесткого пырея, от сока молочайника, от грубой, засохшей земли. Но она не будет их мыть, пока не придет отец. Пусть он посмотрит, во что превратились ее руки!