Трофеи Пойнтона - Генри Джеймс

— Вряд ли она вернулась, — решила Фледа, — Мона отписала бы немедленно.

— О да, уж она бы отписала — громы и молнии! — весело предположил Оуэн.

Фледа снова впала в раздумье.

— Значит, даже если бы ее мать только утром вернулась в Уотербат, вы, самое позднее, получили бы письмо сегодня. Видите, у нее была пропасть времени.

Оуэн откликнулся не сразу.

— О, она промаха не даст! — засмеялся он. — Я исхожу из того несомненного воздействия на нее миссис Бригсток — воздействия темперамента досточтимой леди, каким он обрушился на меня, когда мы с ней раскланивались. Знаете, что она изволила меня спросить? — по-компанейски доверительно продолжал он. — Она спросила этаким язвительным тоном, неужели я полагаю, что вы «действительно» питаете ко мне какие-то чувства. Разумеется, я ответил, что полагаю — ни малейших сомнений, ни даже с воробьиный нос. Да и как я мог полагать иначе — при ваших неисповедимых путях! Но все равно она решила, что я лгу.

— Вам, знаете, надо было сказать ей, что я виделась с вами только тот единственный раз, — заметила Фледа.

— Я и сказал — ради вас. Только ради вас.

Что-то в этом тронуло Фледу, и какое-то мгновение она не находила что сказать.

— Вы честный человек, — проговорила она наконец и, подойдя к двери, отворила ее. — Всего доброго. Ступайте.

Даже теперь, однако, он медлил, и она вспомнила, как в конце их часовой беседы в Риксе ей пришлось всячески подталкивать его к тому, чтобы он покинул дом. Ему было присуще этакое веселое недопонимание, которое в такие моменты очень его выручало, хотя от нее не ускользнуло, как его сильный кулак комкает словно бумажные пару больших жестких перчаток.

— Но даже если письма нет… — начал он. Начал и тут же осекся.

— Вы хотите сказать, если она не отпускает вас? Вы требуете от меня слишком многого! — откликнулась Фледа из крохотной передней, где укрылась между старым барометром и старым макинтошем. — Есть вещи, которые решать только вам двоим. Что я могу сказать? Что я знаю? Ступайте, ступайте! Если она вас не отпустит, то потому что всем сердцем привязалась к вам.

— Вот уж нет: ничего похожего! Уж мужчина знает… разве только дело касается вас! — с горечью добавил Оуэн и вышел из комнаты, понизив голос до тайной просьбы, до мольбы не перечить ему хотя бы в части обличения Моны. И это открытое признание в том, что он нуждается в ее поддержке и одобрении, заставило Фледу отступить. Сам вид его являл слабость, таившуюся где-то в сердцевине его благополучия, благословенную слабость, заботу о которой, будь у нее только на это право, она с великой радостью взяла бы на себя. Правда, от сознания, что пока еще никаких твердых прав Оуэн дать ей не может, ей стало несколько не по себе. — Право же, даю вам слово чести, — прошептал он, — она терпеть меня не может.

Фледа уже стояла на лестнице, сжимая шишечку на крашеных перильцах, и теперь сделала шаг назад.

— Почему же она не подтвердит это единственным ясным способом?

— Она уже подтвердила. Вы поверите, когда увидите письмо?

— Не хочу я видеть никакого письма, — сказала Фледа. — Вы опоздаете на поезд.

Она посмотрела ему в лицо, махнула на прощанье рукой и сделала еще шаг наверх, к двери; в один прыжок он оказался рядом с ней и, подняв руку поверх перил, крепко прижал к ним ее кисть.

— Вы хотите сказать мне, что я обязан жениться на женщине, которая мне ненавистна?

С верхней ступеньки она смотрела на его поднятое к ней лицо.

— Ах, вы же видите: неправда, будто вы свободны. — Казалось, она чуть ли не ликовала. — Неправда! Неправда!

На это он, словно пловец, который борется со стихией, только мотнул головой и повторил свой вопрос:

— Вы хотите сказать, что я обязан жениться на такой женщине?

Фледа замялась: он припер ее к стенке.

— Нет. Что угодно, только не это.

— Так что же, ради всех святых, что я должен делать?

— Вам нужно поладить с ней. Вы не должны нарушать данного вами слова. Что угодно, только не это. Во всяком случае, вы должны быть совершенно уверены. Она, наверное, любит вас — как же иначе? Я от вас не отказалась бы! — сказала Фледа. Она говорила запинаясь, с трудом подыскивая нужные выражения. — Великое дело — данное слово. Если человек не держит слово, от него можно всего ожидать — любой жестокости. Любой жестокости! — повторила Фледа. — Я не могу в этом участвовать: таковы мои убеждения — мои. Вы сделали ей предложение: ведь для нее это все — огромное счастье. — И, глядя ему в глаза, повторила: — Я бы от вас не отказалась!

И вдруг, быстро склонив лицо, она коснулась его руки губами, припав к ее тыльной стороне с той же силой, с какой говорила.

— Никогда, никогда, никогда! — воскликнула она и, прежде чем он успел удержать ее, повернулась и взлетела по лестнице, ускользнув от него даже быстрее, чем в Риксе.

Глава 17

Десять дней спустя после его визита она получила послание от миссис Герет — телеграмму из семи слов, не считая подписи и даты: «Приезжайте немедленно и побудьте здесь со мной» — типичное в своей резкости, как выразилась Мэгги, и, как добавила Мэгги, типичное в своей доброте. «Здесь» означало отель в Лондоне, а образ жизни Мэгги уже начал вызывать в ней тоску по лондонским отелям. Она бы откликнулась мгновенно и была крайне удивлена, что сестра, по всей видимости, колеблется. Колебания Фледы, длившиеся всего час, выразились в размышлениях, что, подчиняясь зову своей приятельницы, неплохо бы знать, чего от нее ожидать. Зов ее дорогого друга, однако, был лишь иным названием мольбы о помощи; а щедрость миссис Герет налагала на нее обязательства, рядом с которыми любое нежелание не шло в расчет. В данном случае — то есть в конце часа — она подтвердила и свою благодарность, отправившись поездом в Лондон, и свое недоверие, не взяв с собою багаж. Она поехала налегке, как если бы ехала на один день. Сидя в поезде, она, однако, обрела еще один час для размышлений, в течение которого ее недоверие увеличилось. Ею владело такое чувство, будто все эти десять дней она пребывала в темноте, глядя на восток в ожидании рассвета, который так и не забрезжил. В последнее время ее мысли куда меньше занимала миссис Герет; их почти исключительно занимала Мона. Если продолжению событий предстояло оправдать предвидение Оуэна относительно того, какое влияние действия миссис Бригсток окажут на ее дочь, то действия эти в конце истекшей недели оставались даже большей загадкой, чем когда-либо. Тишина, установившаяся вокруг, была именно тем, чего Фледа желала, но она же внушала ей все время ощущение провала, ощущение внезапного падения с высоты. Теперь ничего не было ниже нее, она находилась на дне. От Оуэна не поступило ни звука — бедного Оуэна, который, похоже, так и не дождался драгоценного письма из Уотербата. Оуэн хранил молчание по самой веской из всех причин — ему нечего было сказать. Коль скоро письма нет, ему предстояло ввести солидную поправку в сообщение об обретенной им свободе. Он расстался с Фледой, когда та отказалась выслушать его, пока он не сможет более детально обрисовать эту блаженную картину, и нынешняя его покорность лишь соответствовала непреклонной честности, какую требовала Фледа.

Фледа обладала живым воображением, тонким ощущением жизни, и образ Моны, этакой преуспевающей монументальности, производил на нее сильное впечатление. Массивная девица из Уотербата, несомненно, преуспевала с той минуты, когда сумела отнестись к наносимым ей обидам, как к бедным родственникам, на которых не стоит тратиться. Было что-то ультимативное и устрашающее в ее спокойствии. «В какую игру они все здесь играют?» — только и могла спросить себя бедная Фледа: она полагала, что Оуэн сейчас обретается под крышей своей нареченной. И это ошеломляло — если Мона действительно ему ненавистна; а если нет, то что привело его на Рафаэль-роуд и к Мэгги? Фледа ничего толком не знала, но она чувствовала, что нулевой результат их последней встречи, скорее всего, объясняется жертвой милосердию, к которой сама она призывала Оуэна. Если он поехал в Уотербат, то просто потому, что должен был поехать. Она все равно что сказала ему: поехать туда его долг, это не что иное, как неизбежная дань верности данному слову — верности столь буквальной, что за малейшее отступление от нее его будут всегда упрекать. А когда она вспоминала, что это из-за нее он рисковал своей репутацией, то чувствовала: слишком бледными красками изображает она превосходство Моны. Не было бы нужды помогать Оуэну, если нет ничего, в чем надо ему помогать. У нее замутилось в глазах, когда в почти непроницаемой мгле она различила, что контуры Моны ничуть не стерлись. Мысли сразу перескочили на миссис Герет; интересно, что на сегодняшний день та успела сделать? И тут же, почему-то ликуя, Фледа подумала, что песок, на котором владелица Рикса построила свой мгновенный успех, уже вовсю колышется под поверхностью. В «Морнинг пост» по-прежнему царило спокойствие, и, следовательно, она чувствует себя, конечно, еще увереннее; а между тем час, когда Оуэну придется сделать бесповоротный выбор — либо одно, либо другое, — приближается. Остаться верным своему слову означает для него донести на собственную мать, и стук полиции в дверь заставит миссис Герет проснуться. До какой степени миссис Герет обманывалась, Фледа видела хотя бы из того, что весь месяц она оставалась такой же бездеятельной, как и Мона. Свою юную приятельницу она оставила в покое, потому что питала твердую уверенность, взлелеянную еще в Риксе, что Оуэн выбрал «другое». Да, он выбрал «другое», но много ли от того проку?! Сейчас миссис Герет послала за ней, и с этой точки зрения ее действия были вполне естественны. Она послала за ней с целью показать наконец, каких успехов она добилась. Однако если Оуэн в самом деле сейчас в Уотербате, пустое ее бахвальство легко опровергнуть.