Кляпа - Алексей Небоходов

еды, только лёгкий привкус вчерашнего отсутствия смысла. Обстановка выглядела так, будто её собирали по инструкции от человека, который никогда не жил дольше трёх месяцев в одном месте: стол, табуретка, один диван, телевизор без пульта. На подоконнике кактус – живой, подозрительно зелёный, с жёлтым бантом. Валя, не найдя, за что зацепиться, кивнула на кактус, как будто обсуждала экспозицию в музее современного отчаяния.

– Присаживайся, – сказал он, указывая на диван, на котором не было ни пледа, ни подушек, ни следов того, что здесь кто—то когда—либо отдыхал.

Он достал бутылку вина. Белое полусладкое, с этикеткой, где было больше золота, чем вкуса. Он привычно потянулся за штопором, но, открыв ящик, понял, что его нет. Пришлось импровизировать – в ход пошёл нож для масла, и вся процедура напоминала вскрытие времени – с треском, с давлением, с внезапным «оп!» и брызгами на его свитер.

Валя кивнула на бокал, будто подтверждая: да, я взрослая женщина, и мне всё равно, что это вино похоже на жидкий мармелад для беззубых. Первый тост – за встречу. Столкновение бокалов получилось каким—то стеклянным – в нём не было звонкости, только звучание осторожного примирения. Второй тост – за школу. Он сказал: «Иногда хочется туда вернуться». Валя добавила: «Но только с огнемётом».

Они смеялись. Сначала вежливо, потом уже громко, будто кто—то разрешил отпускать шутки без страховки. На третьем бокале начались «а помнишь…»: про физичку с фиолетовой помадой, про столовские макароны с эффектом восстановления желудка, про ту контрольную, где все списали, кроме Вали. Она впервые произнесла:

– А помнишь, как ты кидал мне жвачку в волосы?

Гриня смущённо усмехнулся, потёр затылок, словно снова ощутил в пальцах липкую массу вины.

– Конечно помню. Я до сих пор несу за это ответственность. Даже когда выбираю зубную пасту – беру самую дорогую. Чувство вины, видимо, требует отбеливания.

Валя рассмеялась, но с лёгкой сдавленностью в голосе. Она помнила, как в тот день жвачку отрывали с волос вместе с прядями, как плакала в туалете, как потом ходила с криво обрезанной чёлкой, потому что парикмахер сказала: «Ну а что вы хотели?».

– Ты выбрал мне стрижку под ноль, – сказала она, всё ещё улыбаясь, но теперь это была та улыбка, за которой прятались девичьи обиды. – Я тогда спряталась в капюшоне и месяц ходила с опущенным подбородком. Даже в класс не заходила до звонка.

Он кивнул медленно, глядя в бокал.

– А ты выбрала мне стыд на всю жизнь. Потому что когда я увидел, как ты обошла меня в олимпиаде по истории, с этой своей половинной чёлкой и взглядом, будто я существую только в приложении к партам… Я понял, что просто хотел тебя достать. Чтобы хоть как—то обозначиться.

Он посмотрел на неё уже без улыбки, с тем выражением, с которым взрослые люди смотрят в свои старые дневники.

– По—моему, – добавил он чуть тише, – мы теперь в расчёте. Или почти.

Смех снова повис в комнате. Лёгкий. Немного пьяный. С каждым новым глотком вино размывало границы прошлого. Всё, что раньше болело, теперь стало частью фольклора. Вроде бы это были их истории. Вроде бы – их шрамы. Но сейчас – просто сценарии для пьесы на двоих.

– Слушай, – сказал он, доставая коробку со старыми школьными фото. – Хочешь посмотреть?

Валя взяла снимок, где они стояли в третьем ряду – он с кривой ухмылкой, она в свитере на два размера больше.

– У тебя тут ещё была чёлка, – заметила она. – Теперь понятно, куда моя делась.

– А у тебя – взгляд, как у человека, который заранее знал, что однажды придёт сюда мстить.

Он улыбнулся. И вдруг на секунду стал тем самым школьником, только с морщинкой у глаза и лёгким привкусом тоски по простым временам.

– О, помнишь урок ОБЖ, когда Макаров застрял в противогазе? Его уши стали сиреневыми, а учитель сказал, что это нормально, «главное – не паниковать». А потом ты написала ему записку: «Макаров, ты теперь в два раза ближе к фиалке, чем к человеку». Я орал так, что нас выгнали обоих. А он с тех пор не может смотреть на сирень.

– А я вспоминаю, как нас всех водили в музей народного быта, и ты украл оттуда деревянную ложку. Потом на следующем уроке геометрии ею ел кефир из крышки от акварели. Учитель спросил, что происходит, а ты ответил: «Погружаюсь в традиции». Его так перекосило, что урок завершился досрочно и нам обоим поставили «неуд» за поведение, хотя я вообще сидела молча. С тех пор я ненавижу ложки. Особенно деревянные.

Бутылка лежала на боку, как уставший гость. В бокалах что—то плескалось, но уже с надрывом – как будто и вино, как и они, потеряло внятность. Валя сидела, сжавшись, опираясь локтем о подлокотник, как будто боялась развалиться физически. Щёки пылали. Волосы липли к вискам. Один каблук она уже сняла. Просто потому что.

– Я… – Гриня ткнул в воздух ложкой, почему—то принесённой со стола. Язык у него путался, слова выходили как будто из тёплого киселя. – Я, короче, был тупой… ну, конкретно. В общем.

– М-м-м, – протянула Валя, сглатывая и чуть не поперхнувшись. Язык будто плыл отдельно. – Как… как эта штука… плоская, ну… – она вскинула палец и уставилась в потолок. – Где крышка такая, и… и дырка… и жвачка! Как… э—э…

– Парта! – взревел он с торжеством и сразу закачался вбок. – Да! Я был… как вот эта хрень, поняла?!

Он махнул рукой. Ложка полетела в сторону окна. Что—то звякнуло. Возможно, кактус.

– Тупой, как школьная парта, – повторил он. – Только не полезный.

– Не. Ты был ещё и шумный, как звонок на труде, – сказала Валя, вытягивая ногу. – Вечно что—то вякал, что—то бросал… Я думала, у тебя батарейка с оскорблениями вместо печени.

– У меня печень щас в истерике, – серьёзно сказал он и схватился за живот. – Я чувствую, как она шепчет: «Господи, за что ты это делаешь?»

– А я помню… – Валя вдруг осеклась, разулыбалась широко, почти детски. – Помнишь, как ты мне сочинение подменил?

– А-а-а, – он мотнул головой. – С трактористом! С котом!

– Блин! – Валя ткнула в него пальцем. – Я ж потом реально думала, что у меня инсульт. Я читала и не понимала, где я. Кто я. Что за кот. Зачем тракторист вообще спасает кого—то. И почему всё это – я написала?

– Я… – он замотал головой. – Я хотел, чтобы ты… заметила. Ну, как бы. Не заметила, а…

– Ударила? – подсказала Валя, поднимая бровь.

– Ну… возможно. Это был бы прогресс.

Она вскинула