Горбачев и Ельцин. Революция, реформы и контрреволюция - Леонид Млечин

— Ничего, обойдемся серым веществом.

Считал, что советские математики все равно считают быстрее американцев. Но отставание в электронике с каждым годом становилось все очевиднее.

Сын академика Анатолия Петровича Александрова, сменившего Келдыша на посту президента Академии наук, вспоминал, как после установки наших новых ракет среднего радиуса действия и ответного размещения американских «Томагавков» и «Першингов-2» в Западной Европе его отец сказал:

— Время подлета таких ракет пять минут, и никто не успеет осознанно нажать ответную кнопку. Это должен сделать автомат, а вы знаете, какая у нас автоматика…

Президент Академии наук решил построить на даче (сорок километров от Москвы) небольшое самодельное бомбоубежище с запасом еды, чтобы, если кто уцелеет, мог бы добраться туда и выжить…

Почему научно-технический прогресс (помимо военно-космических отраслей) фактически обходил Советский Союз стороной?

Административно-плановая система не воспринимала технические и технологические новшества, поскольку была ориентирована на простое воспроизводство. В советской экономической системе предприятиям было невыгодно внедрять новую технику, модернизировать оборудование, повышать производительность труда, экономить материалы и снижать себестоимость.

«Возникла парадоксальная ситуация: страна, располагающая гигантским научным потенциалом, не могла его реализовать, — вспоминал Николай Рыжков. — Было совершенно ясно, что причина невостребованности разработок наших ученых — экономический механизм. Он просто не воспринимал всякие новшества, отталкивал их».

Горбачев знал, в каком бедственном положении находится страна. Видел, как люди повсюду восторженно встречали его призывы к переменам. И злился, видя, что номенклатура, чья жизнь была устроена вполне комфортно, ничего не желает менять.

Михаил Сергеевич пытался действовать, взявшись за привычные аппаратные рычаги. Да только ничего не происходило! В аппаратной толще его инициативы гасли как в болотной жиже.

«В Москве выдвигают новые идеи, а здесь — тихо и глухо, — записал в дневнике работавший в Костроме литературный критик Игорь Александрович Дедков. — Верит ли сам Горбачев, что руководители, занимающие свои высокие посты не одно десятилетие и воспитанные на послушании и повторении всего сказанного высшим начальством и повторяющие это сейчас, могут вдруг перестроиться, переродиться, начать другую жизнь и мыслить по-новому, по-революционному?»

Областные и районные секретари вслед за ним послушно повторяли слова о перестройке, но все ограничивалось речами, лозунгами и призывами. Они и не собирались переустраивать жизнь страны. Во-первых, им это не было нужно. Во-вторых, система не была рассчитана на кардинальное обновление. Потому генеральный секретарь не выдержал и обратился напрямую к народу, чего в России не делали со времен революции.

Часто звучит: «Если бы Горбачева не пустили к власти, социализм можно было спасти». Но «ересь» началась задолго до Горбачева, потому что неэффективность экономического механизма осознали не одно десятилетие назад. Надо было в таком случае останавливать Косыгина с его экономической реформой, а заодно и склонного к некоторому либерализму Брежнева… Так ведь все началось еще раньше — с хрущевской оттепели. Вот если бы остановить Хрущева… Тогда был бы Берия. Нынче Лаврентия Павловича, у которого руки по локоть в крови, полуиронично-полусерьезно именуют первым перестройщиком. Его реформы 1953 года, испугавшие коллег по партийному руководству, были попыткой самоспасения режима.

Но ни одна из реформ реального социализма в нашей стране не увенчалась успехом! Все предшественники Горбачева упирались в догмы социалистической экономики, останавливались и отступали, оставляя наследникам груз нерешенных проблем. В 1976 году, при Косыгине, плановые задания предприятиям уменьшили, чтобы дать директорам возможность эффективно использовать имеющиеся ресурсы. Что произошло? Рост производства сократился, зато подскочили цены.

Михаил Сергеевич и сам плохо разбирался в реальной экономике, и его помощники были столь же мало осведомлены. Впрочем, как им это поставить в вину, если в высших учебных заведениях преподавали и изучали политэкономию социализма. А такой науки просто не существует! Иностранных языков в партийном аппарате, как правило, не знали, и читать современные исследования по экономической тематике могли немногие.

На заседании правительства однажды выступал директор Института мировой экономики и международных отношений — министрам полагалось прислушиваться к представителям науки. Глава правительства изумился:

— О какой инфляции вы говорите? Инфляция — это когда цены растут, а у нас цены стабильные. Нет у нас инфляции!

— Когда у населения есть деньги, а в магазинах нет товаров, потому что их раскупают стремительно, это и есть признак инфляции, — терпеливо объяснял азы экономической науки директор академического института. — Денег больше, чем товаров…

Председатель Совета министров недовольно оборвал его:

— Хватит с нас ваших буржуазных штучек…

Представления даже самых компетентных советских руководителей оставались весьма примитивными. Горбачев как раз не стеснялся обращаться за помощью к науке. На заседании политбюро 6 августа 1987 года он говорил:

— В Соединенных Штатах сто миллионов долларов тратят на экономическое прогнозирование. А у нас? Что у нас получается с анализом экономики? В министерстве финансов — одно, а КГБ — другое, и все это разовое, нет системы. Вот встал перед нами вопрос о прогнозе экономики Соединенных Штатов. И выколачиваем из Арбатова и Примакова. Скорей, скорей…

Но академическая наука мало чем смогла помочь Горбачеву. Даже одаренные ученые были фактически отрезаны от мировой науки, и все силы уходили на приспособление к советской реальности. Ближе всех к реальности находились международники. Читая труды иностранных ученых, сравнивая нашу жизнь с иностранной, они видели, что отставание советской экономики становилось все более очевидным. Замаскировать этот разрыв было невозможно.

Справки и доклады с грифом «для служебного пользования» мешками возили в ЦК. Искренне надеялись, что заставят советских руководителей задуматься, подтолкнут их к радикальным реформам в экономике. Разумеется, делалось все, чтобы тексты были приемлемы для партийного аппарата, но факты и цифры разительно расходились с тем, что писали газеты и говорили сами партийные секретари. И это вызывало недовольство, раздражение и даже обвинения авторов в ревизионизме: не верят в будущую революцию и уверены, что капитализм и дальше будет развиваться…