Вавилонские хроники - Елена Хаецкая

Мурзик шумно икнул, сидя на диване. Мы с Изей перестали препираться и поглядели на моего раба. Он был бледно-зеленого цвета. Помолчав, сполз с дивана и на подгибающихся ногах приблизился к Ицхаку. Протянул ему бумаги.

– Это… – сказал Мурзик.

– Да перестань, – сказал Ицхак. – Это мы с Баяном так, для трепа.

Мурзик мялся. Я видел, что он не вполне верит Ицхаку. Я бы тоже на его месте Ицхаку не верил.

– Мурзик, – строго сказал я. – Возьми документы. Ты обязан их оформить и получить справку о трудоустройстве. Без этого я не смогу тебя освободить.

– А может, и того… – пробормотал Мурзик.

– Молчать! – рявкнул я. – Сам все знаешь, так что лезешь с глупыми вопросами…

Ицхак смотрел на нас с любопытством.

– Слышь, Баян, а что тебе так приспичило его освобождать-то? Подумаешь – великий Энкиду… Это когда было… Быльем уж поросло.

– Изя, – сказал я с расстановкой. Чтобы до этого твердолобого семита дошло, наконец. – Обратись к Цире. Она поможет тебе увидеть Энкиду. Спроси свою Луринду, в конце концов, если мне не доверяешь… Это не опасно, но – как бы сказать… В общем, обретение Энкиду меняет тебя… В лучшую сторону.

– Не заметно, – фыркнул Ицхак.

– Позвони Цире, – повторил я. – Я тебя прошу.

Ицхак замялся.

– Позвони, – сказал я в третий раз. Забрал мурзиковы бумаги, Мурзика и вышел. Изя остался сидеть на столе, покачивая ногой.

Цире он все-таки позвонил. Я понял это, потому что спустя несколько дней – это был как раз день Мардука – Изя явился на работу какой-то растерянный и помятый. Он явно не мог отделаться от впечатления, произведенного встречей с самим собой – Истинным и Великим.

Я решил помочь ему. Раскрепостить. Сделать атмосферу более дружеской, что ли.

– Арргх, Иська, – сказал я приветливо. – Йо-ло-ахх-аннья?

– Нгхама… – растерянно ответил Ицхак. – Йо ангья эннл'гхама ахха-а…

– Йо-ло, ребята! – крикнула Луринду, бросая сумочку на стул возле своего рабочего места. – Энн хха-хама?

– Харркья! – ответил я.

А Ицхак, чтобы скрыть смущение, рассмеялся.

Теперь нас было уже четверо – обретших Энкиду. И все мы, по странному стечению обстоятельств, работали в фирме «Энкиду прорицейшн».

Именно этой теме было посвящено небольшое заседание троих Энкиду, собравшихся за одним столиком в кафе во время обеденного перерыва. Жопа у меня еще приятно гудела после общения с проводками. И, как всегда после приемки прогностирующих ветров, я ощущал жгучий голод.

Мы разговаривали на нашем родном языке. Во-первых, нам было приятно говорить на этом языке. Во-вторых, даже случайно никто не смог бы нас подслушать. А нам до поры не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал, о чем мы говорим.

– Может быть, вовсе и не случайно, что все мы сошлись под одной крышей, – сказала Луринду, потягивая молочный коктейль. – Может быть, в этом есть некая закономерность…

Ицхак посмотрел на нее с откровенной и жадной тоской. Луринду вдруг осерчала:

– Да ты не слушаешь, Изя! О чем ты думаешь?

– О нас с тобой, – послушно сказал Ицхак.

– Думай лучше об Энкиду.

– Я и думаю об Энкиду. Если мы с тобой оба являемся Энкиду, то…

– Ну, ну. Договаривай, раз уж начал.

– Уместно ли нам трахаться, Луринду? Может ли великий Энкиду трахать самого себя?

Ицхак был не на шутку огорчен. Я видел, что его искренне заботит эта проблема.

– Почему же нет? – спросил я резковато.

– Потому что… Ты, Баян, отказался владеть рабом, когда узнал, что вы с ним составляете одно целое. А я теперь, всякий раз вставляя своей девушке, представляю себе бородатого мужика с ахреновенными мышцами, который валяется в буйно-первозданном лесу и дрочит…

Луринду побагровела от ярости.

– Так вот ты о чем думаешь! – зашипела она.

– Тише, тише… – вмешался я. – Изя, тебе надо сходить к психоаналитику. Это рядовая сексуальная проблема… Это лечится.

– Дебилизм не лечится, – сказала Луринду. – Я почему-то себе ничего такого не представляю…

Ицхак посмотрел на нее жалобно, вздохнул и отвернулся.

Я взял шефа за руку.

– Успокойся.

– Тебе хорошо говорить! – закричал Ицхак. – У тебя таких проблем нет! Ты трахаешь Цирку, а Мурзик у тебя просто для услужения…

– Зато моя девушка трахается с моим рабом.

– Ну и что? Твой раб и ты – один и тот же человек. Как ты можешь ревновать сам к себе?

Я призадумался. Я действительно не ревновал Циру к Мурзику, но по какой-то иной причине. Даже не понимал толком, по какой.

Наконец я сказал:

– В тебе не так уж много от Энкиду, Изя. В Мурзике куда больше. И в Луринду, кстати, тоже. Трахай ее той своей частью, которая не Энкиду. Есть же в тебе что-то от Ицхака, правда?

– Правда, – сказал Ицхак.

– Я думаю, что член-то у тебя точно твой собственный, – добавил я. – У Энкиду он был куда здоровее.

Луринду расхохоталась и вдруг порывисто обняла Ицхака за плечи.

– Ничего, у Изеньки он тоже хоть куда, – заявила она.

Они поцеловались, а я потребовал, чтобы мне принесли кофе.

– …Притягиваются… Все Энкиду так или иначе притягиваются друг к другу… полубессознательно… – бормотал я, расхаживая по своей комнате. – Да, разумно. Возможно. Стало быть, необходимо проверить в первую очередь тех, кто притягивался к… Стоп. А почему? Ах, да. Название фирмы. «Энкиду». Подсознание реагировало на название фирмы. И притягивало… Кто притягивался к фирме в последние полгода? Буллит. Хорошо. Еще?.. Кто еще?..

Нашу бухгалтершу Аннини мы проверили на энкидусодержание тайком от нее еще несколько дней назад. Ни Аннини, ни ее ребенок отношения к Энкиду не имели.

Мурзик только что вернулся домой с медицинской комиссии. Эти комиссии занимали у него прорву времени. Поэтому жрать в доме было нечего. Мурзик ворвался весь потный, жалобно извинился за опоздание. Брякнул вариться макароны. Пока на плите булькало, Мурзик изливал мне жалобы на докторов. Его общупали и обмерили всего, заполнили карту цифрами и буквами. По мнению Мурзика, зловреднее всех были, как всегда, стоматологи и психологи.

Поев, я погрузился в раздумья, а Мурзик помыл посуду и уселся на полу – разбирать бумаги.

– Во, господин, гляньте.

Он протянул мне медицинскую карту. Я взял, недовольный тем, что он влез в стройный ход моих мыслей. Глянул. В графе «психическая нормальность» было проставлено: «С отклонениями непатологического характера».

– Это еще что? – грозно зарычал я. – Почему псих написал, что у тебя отклонения?

– А? – Мурзик заморгал. При виде того, как мой раб хлопает веками, ему кто угодно напишет, что он с отклонениями.

– Что ты психу набрехал, идиот? – завопил я. – Ты хочешь, чтобы тебя медкомиссия зарезала? Для чего я столько денег в тебя вбухал, образина? Чтоб ты так и подох в рабстве?

– Я, это… – пробормотал Мурзик и начал рассказывать с середины, как всегда, пренебрегая преамбулой. – Он меня, значит, посадил и стал спрашивать про то, про это… Ну, глупости всякие спрашивал. Что я чувствую, когда стою на мосту? Я говорю ему: «Знать бы, господин, что вы про это спросите… Что же вы загодя задание не напишете – мол, сходить постоять на таком-то мосту да подумать, что такого при том чувствуется… Ведь не я один – ведь многие так-то приходят и неподготовленные оказываются.» Он разом осерчал. «Ты, небось, и читать-то не умеешь, так что для тебя еще задания какие-то писать». Я говорю: «Ваша правда, господин, читать не обучен, да растолковал бы мне кто-нибудь, что от меня требуется… А то поди сейчас упомни, что чувствую…» А он говорит: «Вспоминай теперь». И карандашом об стол постучал, сердито так. Я поднатужился. Потом говорю: «Ну, это… Иной раз думаю: вот ведь силища эта река – Евфрат… А иной раз просто в воду плюю и ни о чем не думается, так – легко на душе да весело…» Он что-то начиркал в карте, не в этой, а в той, что у него в журнале. Потом и вовсе дурной вопрос задал. «О чем ты, – говорит, – думаешь, когда видишь этот… Ну, который от дождя… Не капюшон, а иначе…»

– Зонтик? – спросил я.

– Во! – обрадовался мой раб. – А откуда вы, господин, знаете?

– Психоаналитики всегда про зонтик спрашивают. И что ты ответил?

– Что в глаза такой штуки не видывал. А что я должен ему ответить? У нас на каторге этих зонтиков отродясь не было. И на руднике не было, и на угольной, и на нефтедобыче, и на шпалоукладке тоже…

– Дурак, – сказал я. – Надо было отвечать: «О бабах думаю». Когда при виде зонтика о бабах думают, это значит – «без патологий». Когда о мужиках – то с патологиями… Или наоборот… Тьфу, запутался я с тобой, Мурзик. Ты меня с мыслей сбил.

Мурзик искренне огорчился. Попросил еще раз мысли ему изложить. Я повторил ход своих рассуждений – для Мурзика.

Мурзик призадумался. Потом сказал:

– А эти-то… писаки, что к вам в контору из разных газет приходили… Ну, еще когда в суд на вас подавали детсадовцы…