Почти три года. Ленинградский дневник - Вера Михайловна Инбер

не сильно – не сравнить с прошлым годом, но все же вчера сброшено девять бомб. Сейчас снова тревога. Сегодня это уже третья, если не ошибаюсь. Не вылезаем из тревог!.. Ночь была очень шумная. Зенитки грохотали. И я боялась, главным образом, наших осколков. Плохо то, что наш этаж, во-первых, верхний, во-вторых – надстройка. Все на живую нитку. Вот в прошлом нашем здании было в этом смысле куда спокойней. Из-за всего этого я стала плохо спать. Хочется спать смертельно, а уснуть не могу. Частые, быстро возникающие сердцебиения. И, главное, это теперь будет так каждую ночь. Совсем измучаешься. Но можно перенести все это, только бы их били в Ливии до конца.

Уже совсем зима. Только снега нет. За пятую главу все никак еще не возьмусь…

9 ноября 1942 года

Только что закончила традиционную послепраздничную уборку. Все убрала, вытерла всюду пыль, разобрала бумаги, попила чайку. И снова начались будни. Милые будни, так назвала бы я их.

Это действительно любопытно: почему мне «не удаются» праздники? То ли я не успеваю вовремя настроиться душевно на «праздничную» волну. То ли я жду от праздников слишком много лично для себя, и это редко сбывается. Или то, что в праздничные дни отбиваешься от работы.

В последнее время много думаю о пьесе. Если писать пьесу о Ленинграде, то хорошо бы взять какой-то совсем небольшой промежуток времени, например время налета. От тревоги до отбоя. И что произошло за этот период. Это хорошо тем, что здесь даны уже границы «от» и «до». Они уже даны, их не надо выдумывать. И потом, меня всегда привлекает старинное единство времени в сочетании с разнообразием места, чисто современным.

Или такая фабула: в дом попала бомба замедленного действия (как это было в кино «Аре»), Или полагают, что она замедленного действия. Как ведут себя люди. Бомба взрывается или не взрывается – это как мне, автору, нужно будет.

В Сталинграде бои в районе заводов.

Есть ли в мире город, душевно более близкий Сталинграду, чем Ленинград? Они перекликаются друг с другом через головы лесов и холмов, поверх лугов и полей. Они все время чувствуют друг друга. Судьба одного отдается в сердце другого жарким эхом.

Когда я сегодня сказала Евфросинье Ивановне, что немцы остановлены под Сталинградом, она ответила:

«Ой, Вера Михайловна, ажно кожа шевелится, когда я слышу такое».

Я ее очень хорошо понимаю. Когда я читаю, что фашистов бьют, у меня тоже мурашки счастья бегут по коже. Иногда думаешь: только бы не умереть от радости в день, когда гитлеровская Германия будет разгромлена, разбита.

Все эти дни – тревоги частые и сильные.

Вчера были на премьере «Раскинулось море широко», написанной коллективно Вишневским, Кроном и Азаровым.

Это мелодрама с музыкой. И хотя порой три авторские индивидуальности расслаиваются тут же, на глазах у публики, но в целом весело и патетично. Янет просто превосходен. Это, действительно, найденный тип.

Вишневский получил Красную Звезду. Поздравляли его.

В антракте слышала разговор двух девушек, из двух разных учреждений, о том, где им лучше встретить Новый год.

Одна говорит:

– У нас оркестр хороший.

Другая возражает:

– А у нас бомбоубежище лучше.

Когда вернулись домой и, попивая чай, слушали про разгром Роммеля, началась тревога, очень сильная. Самолеты немецкие были где-то очень близко. Наши зенитки гремели так, что заглушали голоса. Много осколков попадало на нашу территорию: они барабанили по крыше, мы слушали это.

Вскоре после первого начался второй заход. По звукам слышно было, как неприятельские самолеты начинают новый круг, проходят над самой головой. Все это длилось до половины второго ночи. Бомб было сброшено много.

И все же совсем не бояться я не могу. Три дня назад, когда я шла на Песочную, днем, началась тревога. Немцы летали низко, наши зенитки били сильно, а спрятаться было просто негде: забор и ни одной двери. Я побежала было. Стало жарко, сердце забилось отчаянно. Я поняла, что так можно умереть от паралича сердца без всякой бомбы. Пошла медленнее и дошла благополучно. Но с того дня что-то сделалось с сердцем… Вот и наживу себе новую болезнь в добавление к старым.

В прошлом году налеты продолжались до декабря. Возможно, что и сейчас так будет. А ведь сегодня только 9 ноября, – еще долго ждать.

11 часов 40 минут вечера

Тревога, и сразу же неподалеку – бомбы. Наша зенитная батарея бьет очень сильно. А весь вечер был тихий, очень домашний: переставляли мебель. Приходится переходить на зиму в мою маленькую комнату: в большой очень холодно… (Сейчас стихло. До второго налета).

Второй час ночи

Второй налет действительно был. И тоже сильный. Промежуток между первым и вторым минут двадцать – двадцать пять. Наши зенитки просто из себя выходили. Теперь полная тишина, но отбоя еще нет. Очевидно, программа немецкая сейчас такова: минимум два налета, дневной и ночной. Дневной примерно в полдень, ночной – в полночь. Ну, и измучают же они нас теперь.

10 ноября 1942 года

Боюсь, что бессонные ночи так меня измотают, что совсем не смогу писать. Все мечтаю с головой уйти в пятую главу, оставив себе только щелочку для воздуха.

Четвертая глава не попала ни 6-го, ни 7-го в «Правду». И главное – я могла ведь дать ее хотя бы в «Литературу и искусство». Но, как ни горько все это, надо браться то ли за главу, то ли за статью.

Полдень с минутами

Только успела прослушать начало известий по радио, как началась тревога.

Но все же успела услышать, что в Сталинграде мы громим «мелкие группы противника»… Отбиваем их небольшие атаки.

В Северной Африке разгром немцев, точнее – итальянцев, продолжается и расширяется.

11 ноября 1942 года

Начальник институтского штаба ПВО передавал вчера со слов своего друга, крупного военного, что активность гитлеровцев на нашем фронте объясняется сменой здесь их командования.

Взбешенный провалом ладожского десанта и синявинской операции, Гитлер назначил сюда нового генерала (фамилии не знаю). И эта «новая метла» старается.

12 ноября 1942 года

Окончательно устроились на зимовку в моей маленькой комнате. Перенесли сюда диван, обеденный стол, этажерку с посудой. У печки здесь сохранилась даже муха. Когда тепло – она оживлена и подвижна. Стоит Евфросинье Ивановне хуже истопить печку – муха вяло сидит на стене: она мне заменяет градусник.

Ночь была тихая. Сейчас тоже тихо. Что в Северной Африке – неизвестно, так как немцы специально не дают слушать радио: как только доходит до иностранных известий