Темная игра смерти. Том 2 - Симмонс Дэн

Полковник Андерсон посмотрел на безоблачный небосклон.

– Интересно, что обо всем этом подумают русские?

– К черту русских! – разозлился Кетчем. – Мне сегодня здорово достанется от всех, вплоть до вице-президента. Я не успею вернуться, как меня тут же с ним свяжут. И каждый будет интересоваться, каким образом такое могло произойти. И что мне им говорить, Стив?

– Мы и раньше иногда сталкивались со сложностями, – задумчиво сказал Андерсон, – но такого еще не было. Вы видели результаты последнего психиатрического обследования Волтерса, проведенные всего два месяца назад. Нормален, умен, не женат, хорошо адаптируется к стрессовым ситуациям, честолюбив лишь в пределах служебных обязанностей, пунктуален в выполнении приказов, прошлой осенью входил в состав команды-победительницы на соревнованиях по запуску ракет в Вандербурге. Воображения не больше, чем вон у того мешка с углем. В общем, идеальная кандидатура для службы на ракетной базе.

Кетчем закурил сигару и выпустил облако дыма.

– Так что же тогда произошло?

Андерсон покачал головой, глядя на опускавшийся вертолет.

– Я ничего не понимаю. Волтерс знал, что завершающая процедура запуска ракеты может быть осуществлена лишь в тандеме с еще двумя операторами, находящимися в отдельном контрольном центре. Он знал, что компьютеры будут выдерживать пятисекундную паузу, пока не получат оттуда подтверждения. Но он без причины убил Даниэла и застрелился сам.

– Эта записка у вас? – спросил Кетчем, не вынимая сигары изо рта.

– Так точно, сэр.

– Отдайте ее мне.

Предсмертная записка Волтерса была вставлена в пластиковый конверт, хотя Кетчем не видел в этом никакого смысла. Уж конечно никто не станет снимать с нее отпечатки пальцев. Сквозь пластик была отчетливо видна запись: «В. Б. – К. А. Б. Королевская пешка на В6. Следите за своими ходами, Кристиан».

– Какой-то шифр, верно, Стив? – спросил Кетчем. – Этот шахматный бред что-нибудь говорит вам?

– Нет, сэр.

– Как вы думаете, может, К. А. Б. – это комитет авиационной безопасности?

– Не вижу особого смысла, сэр.

– А что это за чушь про Кристиана? Волтерс что, верил в реинкарнацию или нечто похожее?

– Нет, сэр. Согласно показаниям капеллана базы, лейтенант был унитарием, но службы в церкви никогда не посещал.

– Буквы В. и Б. могут означать Волтерс и Билл, – предположил Кетчем, – но какой в этом смысл?

Андерсон покачал головой:

– Не имею представления, сэр. Может, разведка или ФБР что-нибудь выяснят. По-моему, вон в том зеленом вертолете прилетел специальный агент из Денвера.

– Как мне надоело, что они везде суют свой нос, – проворчал Кетчем, вынимая сигару изо рта.

– Таков закон, сэр, – откликнулся Андерсон. – Они обязаны заниматься этим.

Генерал Кетчем повернулся и смерил полковника таким взглядом, что тот опустил глаза и с особой заинтересованностью принялся рассматривать складку на своих брюках.

– Ну что ж, – наконец изрек Кетчем, отбрасывая в сторону сигару. – Пошли к этим гражданским попугаям. Хуже уже не будет. – Он развернулся на каблуках и четким шагом направился к стоявшей в отдалении группе людей.

Полковник Андерсон наклонился к брошенной сигаре, удостоверился, что она погасла, и вприпрыжку кинулся догонять командующего.

Глава 43

Мелани

Жизнь каким-то образом стала казаться более безопасной.

Сквозь шторы и жалюзи просачивался мягкий свет, очерчивая контуры знакомых предметов – темную спинку моей кровати, высокий шкаф, сделанный по заказу родителей в год наступления нового века, мои гребни на туалетном столике, разложенные в том же порядке, как много лет назад, стеганое одеяло бабушки, покрывавшее мои ноги.

Приятно было просто лежать и прислушиваться к деловитой суете людей, заполнявших дом. Говард и Нэнси расположились в гостевой комнате, по соседству с моей спальней, которая когда-то принадлежала родителям. Сестра Олдсмит спала на раскладушке рядом с моей дверью. Мисс Сьюэлл большую часть времени проводила на кухне, готовя для всех еду. Доктор Хартман жил через двор, но, как и остальные, почти всегда находился в доме, следя за состоянием моего здоровья. Капли спал в маленькой комнате за кухней, которая когда-то принадлежала мистеру Торну, но спать ему приходилось не так уж много. По ночам он сидел в кресле у входной двери. Чернокожий юноша занял лежанку, которую мы соорудили для него на заднем крыльце. Ночью все еще было прохладно, но он не возражал.

Маленький Джастин много времени проводил со мной. Он расчесывал мне волосы, отыскивал книги для чтения и всегда находился под боком, когда мне нужно было послать кого-то с поручением. Иногда я просто отправляла его в свою комнату для шитья, и он сидел там в плетеном шезлонге, наслаждаясь лучами солнца, видом неба за ветками деревьев и ароматом новых растений, которые покупал и рассаживал Капли. Мои фарфоровые статуэтки снова красовались в застекленной этажерке, – я заставила негра починить ее.

Было что-то приятное и волнующее в том, чтобы наблюдать за миром глазами Джастина. Его чувства и восприятие были настолько обострены, настолько свободны от каких-либо корыстных соображений, что иногда казались чуть ли не болезненными, и уж конечно, они завораживали. С каждым разом мне становилось все сложнее удерживать свое внимание в пределах собственного тела.

Сестра Олдсмит и мисс Сьюэлл с оптимизмом наблюдали за процессом моего выздоровления и настойчиво продолжали проводить все терапевтические мероприятия. Я позволяла им это и даже отчасти поощряла, хотя не испытывала ни малейшего желания снова начинать ходить, говорить, что означало бы возвращение в этот мир. Однако в какой-то мере обещанное ими улучшение меня пугало, поскольку я понимала, что оно неизбежно повлечет за собой ослабление моей Способности.

Каждый день доктор Хартман осматривал меня, ободрял и проводил необходимые исследования. Сестры купали меня, каждые два часа переворачивали с боку на бок и двигали мои конечности, чтобы суставы и мышцы не костенели. Вскоре после нашего возвращения в Чарлстон они приступили к процедурам, которые требовали активного участия с моей стороны. Я уже могла двигать левой рукой и ногой, но, когда я совершала это, контролировать мое маленькое семейство становилось очень тяжело. Поэтому вскоре мы ввели обычай, требующий, чтобы в течение часа моих оздоровительных процедур все, за исключением сестер, замирали и нуждались в моем внимании не больше, чем лошади в стойле.

К концу апреля я снова стала видеть левым глазом и могла двигать своими конечностями. Я странно ощущала левую половину тела, словно лицо, рука, бок и нога постоянно находились под новокаиновой блокадой, однако неудобств мне это не доставляло.

Доктор Хартман гордился мною. Он говорил, что я представляю собой редкий случай, так как в первые недели после кровоизлияния в мозг функции моих органов чувств были полностью заблокированы. И хотя наблюдалась картина явного левостороннего паралича, признаков пароксизма или нарушений зрения не было.

Тот факт, что я молчала в течение трех месяцев, вовсе не означал, будто доктор заблуждался, полагая, что я не страдаю дисфункцией речи, столь часто встречающейся после удара. Я говорила каждый день – устами Говарда, Нэнси, мисс Сьюэлл или еще кого-нибудь. После длительных бесед с доктором Хартманом я пришла к собственному выводу, почему эта способность не была у меня нарушена.

Инсульт поразил лишь правое полушарие мозга, речевые же центры, как у большинства людей, более активно пользующихся правой рукой, у меня были расположены в левом, неповрежденном полушарии. Но доктор Хартман объяснил, что зачастую больные со столь обширными кровоизлияниями временно перестают говорить, пока функции речевых центров не переместятся в новые, неповрежденные участки мозга. Я поняла, что из-за моей Способности подобные перемещения происходили со мной постоянно. Теперь же, когда она возросла, я не сомневалась в том, что смогу восстановить все функции своего организма даже в том случае, если будут повреждены оба полушария. В моем распоряжении имелся неограниченный запас здоровой мозговой ткани! Каждый, с кем я вступала в контакт, становился моим донором нейронов, синапсов, речевых ассоциаций и запаса воспоминаний.