Те же и Скунс - Елена Милкова

– Дядь Валь, а может, не надо завтра рано вставать? – спросила Стаська, посыпав ему в тарелку резаного укропа. – А то будете нервничать, опять живот заболит…

– Завтра… – жуя гренки, невнятно пробормотал Валерий Александрович. Суп давал счастливую возможность не смотреть в глаза Нине со Стаськой. – Слушайте, девчонки, я вас, кажется, опять насчёт дачи надул. Меня тут совершенно случайно с хорошим автослесарем познакомили… Я и договорился, придёт завтра «Москвича» нашего потрошить… Не возражаете, а?

– Ура, – сказала Стаська. – Тёть Нин, видите, не зря вы его всё время пилили. Дядь Валь, а что он первое будет чинить? Днище или сцепление?

– А ты уверен, – осведомилась Нина, – что это не проходимец какой-нибудь? Их сейчас знаешь сколько развелось?..

«На мир она давно смотреть устала…»

Когда-то, под гнётом царизма, эта квартира в красивом, тогда ещё не облупившемся доме была удобным обиталищем для одной большой семьи. На улицу выходили три широких полукруглых окна зала для приёма гостей; в тихих комнатах, обращённых окнами во двор, располагались спальни; далее – столовая, детская, кабинет… А за кухней, где тоже впору было танцы устраивать, – небольшая и низкая (по тогдашним понятиям) комнатка кухарки, расположенная над аркой во двор.

И вот теперь, за несколько лет до двадцать первого века, квартира оставалась памятником социальной справедливости, как её понимали в годы революции и уплотнении. То есть крайне неудобным и неуютным пристанищем для полутора десятков людей, не связанных между собою ничем, кроме общей крыши над головой. «Как покойники в братской могиле…» – ворчал, бывало, громыхая протезом, сорокалетний фронтовик дядя Андрон.

Эсфирь Самуиловна, которая тоже была когда-то исполненным надежд новосёлом, а теперь превратилась в главного квартирного аксакала, помнила и дядю Андрея и ещё многих, живших здесь в разное время. Одни умирали, другие обменивались по принципу «шило на мыло», надеясь со временем обрести более сносные условия существования. Правду сказать, кое-кто действительно умудрялся. Например, Клавочка, роскошная крашеная блондинка: ей за большую взятку удалось устроиться в пивной ларёк, и уж там-то она развернулась. Когда она шёпотом назвала тёте Фире сумму доплаты зa отдельную квартиру, та всю ночь потом не спала. А к Утру поняла, что её-то из «братской могилы» увезут только в другую могилу – уже насовсем…

…Тряпка привычно скользила по поверхностям разномастной мебели, стоявшей в её комнатках. Квартиранта не было дома, и тётя Фира не спеша, с особой тщательностью вытерла подоконник, куда налетала с улицы гарь. Она видела, как Алёша опирался на него руками, делая упражнения. Потом вернулась к себе и взялась за крышку рассохшегося комодика, спинки стульев, экран древнего телевизора…

А ведь когда в далёком пятьдесят восьмом она получала площадь в квартире со всеми удобствами – с телефоном! с горячей водой!!! – сердце заходилось от счастья. В первые дни она ходила из угла в угол, шёпотом повторяя: «Неужели это всё – моё?!.» Общежитские девчонки отчаянно завидовали, приходили смотреть комнату (тогда ещё не разгороженную), всплёскивали руками, надеялись, что скоро благодать дойдёт и до них. И вот прошло сорок лет – кто где!.. Скажем, Софочка, одна из тех девчонок, давно отделала как игрушку отдельную на «Парке Победы», ездит к детям в Израиль… А прежняя счастливица – ой вэй!.. – всё в той же «братской могиле»…

Тётя Фира выглянула в тёмный коммунальный коридор, заставленный старыми шкафами, коробками, всякой рухлядью, которая, как водится, в комнатах давно стала лишней, а выкинуть жалко. На изгибе коридора просматривалась дверь в ванную. Если сквозь щели виден свет, значит, занято, если нет – свободно. Горячая вода была только там; соответственно, все четырнадцать душ не только чистили зубы и стирали, но и мыли в ванной посуду. Поди-ка проникни…

Тёте Фире требовалось всего-навсего прополоскать тряпку и вымыть руки после уборки, ибо она, отставной медработник, с грязными руками ничего делать категорически не могла. Однако щели в ванной светились. Когда они погаснут – через час, через два? А потом успеть юркнуть внутрь, пока не опередил никто более молодой и проворный… Выход напрашивался один – идти на кухню…

К этому было не привыкать. Эсфирь Самуиловна взяла мыло, как раз для такого случая лежавшее на полочке в тамбуре, двумя наиболее чистыми пальцами бросила на плечо полотенце и опасливо ступила через порог.

Покойный дядя Андрон не очень грешил против истины утверждая, что в их коридоре можно было сдавать стометровку. Тётя Фира не прошла и четверти пути, когда впереди появился Тарас, мрачный верзила с пышным хвостом тёмных волос. Он подошел к запертой двери ванной и, шарахнув по ней кулаком, так что затрещали допотопные доски, зычно рявкнул:

– Эй! Давай там, освобождай! Что за дела! Утонула?!

– Подождать не можешь, козёл?! – раздался изнутри скандальный женский голос.

«Витя Новомосковских, – поняла тетя Фира. – Да, это надолго…»

– Только и делаю, что жду!.. – не остался в долгу Тарас, – Сидишь и сидишь! Грязью заросла, не отмыться?

– Тарасик, ты же дверь сломаешь, – не выдержала тётя Фира.

– Что?! – Тарас обернулся, блеснув серебряными колечками в ухе, и старая женщина пожалела, что вылезла со своим замечанием. – Я два часа жду, блин, ванны! Паскуда! – крикнул он в дверь. – Взяла моду по полдня плаванием заниматься! В бассейн ходи!

– Я тоже жду, – сказала тётя Фира, понимая, что этого совсем не следует делать. – И вообще, Тарас, что за тон?

– А что тон? Нормальный… – буркнул Тарас. Тётя Фира помнила его робким мальчиком с чёлочкой и в сером школьном пиджачке, с ней дружила его покойная бабушка, которой внучка то и дело подбрасывали родители, желавшие пожить «для себя». Тем и кончилось, что бабушка прописала Тарасика на свою площадь. Теперь он владел угловой комнаткой окнами на мусорник и никакой робостью давно не страдал, но по отношению к бабкиной подруге сохранял какие-никакие манеры. – Из ванны не выгнать, а ещё я не тем тоном…

Скрываясь за углом, тётя Фира слышала, как Тарас с новой силой штурмует дверь ванной, как изнутри ему что-то визгливо кричит Витя, а Тарас поносит её на все корки, мобилизуя необъятные синонимические богатства русского языка.

На дне кухонной раковины можно было найти клад. Густой слой раскисших рожков, морковных очисток, чаинок и прочих кухонных отходов ничем не уступал донным отложениям океана. Только требовался кладоискатель.

Витя (Виктория) и Валя (Валентин) Новомосковских с тогда ещё грудным Серёжей появились в квартире год с чем-то назад, но коммунальный быт их нашествия не перенёс. До них существовал шаткий-валкий, но всё же порядок: по очереди производилась уборка, мылись раковина и плита, вовремя платили за квартиру и за телефон. И так – десятилетие за десятилетием. А теперь…

Тётя Фира выжала тряпку, стараясь не прикасаться к загаженной раковине. Разумеется, можно (и нужно поди…) взять тряпочку, мыло, пемолюкс – и она заблестит. А спустя час в чистую раковину опять вывалят спитую чайную заварку, следом сольют рис и не потрудятся убрать выпавшие крупинки, а кто-то ещё и плюнет на всё это безобразие. В буквальном смысле. И что, опять мыть?..

«Да я что ж им, служанка?.. – расстроенно думала Эсфирь Самуиловна. – Понукать да покрикивать?..»

Она вытерла руки, взяла мыльницу (оставишь, с мылом прощайся) и пошла обратно в комнату, предвкушая блаженство. Алёшин чайничек действовал безотказно. Не надо больше тащить алюминиевого ветерана на кухню, потом бежать ещё раз, подгадав, когда закипит. И, соответственно, встречаться в коридоре с Витей, Валей, Тарасом или – того не легче – Дергунковой Татьяной из комнаты против ванной.

Эта последняя доводила тётю Фиру даже не хамством и не дремучим невежеством, а хронической, переходящей во врождённую нечистоплотностью. И сожители Танины ей были под стать. Тётя Фира не взялась бы утверждать, что помнила всех, так часто они сменяли друг друга. Но, найдись среди них хоть один, после которого можно было бы без содрогания браться за ручку двери, – она бы такого человека вряд ли забыла.

…Тётя Фира в красках представила, как заварит сейчас ароматный дорогой чай (появившийся в доме опять же Алёшиными стараниями) и сядет в старое кресло у огромного полукруглого окна, из которого хотя и сквозит, но зато…

Она была так погружена в приятные мысли, что, проходя мимо ванной, совершенно потеряла бдительность. Дверь внезапно распахнулась, и в коридор выпрыгнула Витя Новомосковских – выставочный экземпляр фурии, хотя и чисто вымытой, в махровом халате и с полотенцем на голове.

– Умыться уже не даёте, сволочи! – набросилась она на тётю Фиру. – А ещё ленингра-а-адцы!.. Культур-ка аж прёт!.. Пять минут подождать нельзя?!

– Ну, положим, не пять… – начала Эсфирь Самуиловна и тут же прикусила язык, но было поздно.