Эра Дракулы - Ньюман Ким

Женевьева пела песни давно минувшего детства, не зная, слышит ли ее Лили. Из ушей девочки текла красная густая жидкость, похожая на воск, и она, возможно, не только ослепла, но и оглохла. И все равно звук, а может, колебания воздуха или запах дыхания успокаивали больную.

— Toujours gai,[19] — пела Женевьева, голос ее дрожал, в глазах стояли горячие слезы, — toujours gai…

Горло Лили надулось, как у жабы, и отвратительная кровь алого цвета с коричневыми струйками изверглась изо рта. Дьёдонне нажала на опухоль, задержав дыхание, чтобы не чувствовать смрад гниения. Она давила неумолимо, сильно. Песня, воспоминания, молитвы клокотали в разуме, истекая с губ. Она сражалась, зная, что проиграет. Сражалась со смертью веками; теперь же великая тьма отомстила. Сколько таких вот маленьких Лили умерли прежде своего срока, возмещая длинную жизнь Женевьевы Дьёдонне?

— Лили, любовь моя, — заклинала она, — дитя мое, Лили, дорогая моя, Лили, моя Лили…

Воспаленные глаза ребенка распахнулись. Молочный зрачок тотчас сократился, реагируя на свет. Сквозь боль пробилось нечто похожее на улыбку.

— Ма-ма, — сказала она, первое и последнее слово. — М-ма…

Роуз Майлетт или какой-то другой женщины, родившей ее, тут не было. Носильщик или моряк, за четыре пенса ставший отцом, скорее всего, даже не знал о дочери. Мургатройд из Вест-Энда — Дьёдонне поклялась, что найдет его и сделает ему очень больно, — предавался другим удовольствиям. Осталась только Женевьева.

Лили затряслась в припадке. Капли кровавого пота выступили на ее лице.

— М-ма…

— Мама здесь, девочка моя, — сказала Женевьева. У нее не было детей и потомства. Она обернулась еще девственницей и никого не одарила Темным Поцелуем. Но для этого ребенка вампирша стала матерью больше, чем «теплая» Рози, стала настоящей родительницей-во-тьме, в отличие от заезжего мургатройда…

— Это мама, Лили. Мама тебя любит. Ты в безопасности, тебе тепло…

Она подняла девочку с кровати и крепко прижала к себе. Внутри худого тела двигались кости. Женевьева склонила хрупкую головку к своей груди.

— Вот…

Распахнув блузку, Дьёдонне ногтем большого пальца сделала тонкий надрез под соском, поморщившись, когда выступила алая капля.

— Пей, дитя мое, пей…

Кровь чистой линии Шанданьяка могла излечить Лили, могла вымыть могильную плесень Дракулы, сделать ее вновь целой…

Могла, могла, могла.

Женевьева прижала голову девочки к груди, направив рот Лили к ране. Было больно, словно сердце пронзили иглой из серебряного льда. Любить — значило испытывать боль. Губы ребенка стали ярко-алыми.

— Я люблю тебя, желтая птичка… — запела Женевьева.

Из горла больной вырвался хрип, она стала задыхаться.

— Прощай, желтая птаха. Умру лучше я на студеном ветру…

Голова девочки упала от груди Женевьевы. Ее лицо запятнала кровь.

— …на безлистом древе…

Крыло хлопнуло один раз от спазма, Женевьева потеряла равновесие.

— …чем спою во чреве…

Свет газовых фонарей голубой луной сиял сквозь тонкую мембрану изувеченной руки, на фоне которой проступала вязь не соединенных друг с другом вен.

— …клетки златой на пиру.

Лили умерла. Сердце Женевьевы заныло, вздрогнув, она уронила спеленатый труп на кушетку и громко застонала. Спереди одежду пропитала бесполезная кровь. Влажные волосы пристали к лицу, глаза заволокли спекшиеся алые слезы. Сейчас вампирша очень хотела поверить в Бога, только чтобы проклясть его.

Неожиданно успокоившись, она встала. Вытерла глаза и зачесала назад волосы. На стойке находился ковш с водой. Женевьева вымыла лицо, глядя на чистую, шероховатую поверхность деревянной рамы, где раньше висело зеркало, и только отвернувшись от нее, поняла, что в комнате есть другие люди. Наверное, ее услышали и переполошились.

У открытой двери стоял Артур Моррисон, из-за его спины выглядывала Эмуорт. Снаружи, в зале, виднелось еще несколько фигур. Люди с улицы, как «теплые», так и носферату. Вид у Моррисона был ошеломленный. Женевьева знала, что сейчас, наверное, кажется отвратительной. В гневе ее лицо менялось.

— Женевьева, мы подумали, вам следует знать, — сказал Артур. — Произошло еще одно убийство. Опять «новорожденная».

— В Датфилдс-Ярд, — крикнул кто-то, желая поделиться новостями. — Около Бернер-стрит.

— Лиззи Страйд, и обернулась-то только на прошлой неделе. Еще даже зубы не прорезались. Девчонка высокая, первый сорт.

— Горло ей перерезал, а?

— Долговязая Лиз.

— Страйд. Дочка Густафа. Элизабет.

— От уха до уха. Чик!

— Хотя она так просто не сдалась. Окатила его.

— Потрошителя спугнули, он не успел доделать свое грязное дело.

— Какой-то мужик на лошади.

— Потрошителя?

— Луис Димшутц, один из этих, социалистиков…

— Джек-Потрошитель.

— Ага, Луис-то мимо проезжал. Прям в тот момент, когда Джек Лиззи горло перерезал. Наверное, видел его поганое лицо. Вроде того.

— Теперь зовет себя Джеком-Потрошителем. С Серебряным Ножом покончено.

— А где Друитт?

— А эти социалистики, любят они вмешиваться в чужие дела, дьявол их подери. Постоянно суют нос в жизнь нашего брата.

— Не видел этого типа весь вечер, мисс.

— Против королевы болтают. И все, как на подбор, евреи. А жидам-то верить нельзя.

— Могу об заклад побиться, что этот тоже кривоносый. Вот что хошь ставлю.

— А Потрошитель-то еще на улицах. Копы за ним гоняются. Как солнце встанет, они его труп, поди, и предъявят.

— Ага, если он — человек.

Глава 23

БЕЗГОЛОВЫЕ ЦЫПЛЯТА

Город словно горел!

Борегар сидел в «Кафе де Пари», когда раздался крик. Вместе с Кейт Рид и еще несколькими репортерами он кинулся к полицейскому участку. На улице множество людей бежали и кричали. Наглец в маске, на шее которого висело около дюжины распятий, в пьяном угаре бил окна, крича, что Суд Господень настал, а вампиры — демоны из ада.

За участком присматривал сержант Тик. Для детектива такая работа была не по чину мелкой, но все равно требовала ответственности. Похоже, Лестрейд выехал на место убийства, а Эбберлайн сегодня остался дома. Кейт побежала искать Датфилдс-Ярд, а Борегар решил обождать на месте.

— Мы пока ничего не можем сделать, сэр, — сказал сержант. — Я послал на улицу с дюжину людей, но они лишь блуждают в тумане.

— По-видимому, убийца будет покрыт кровью?

Тик пожал плечами:

— Не обязательно, если он аккуратный. Или если носит двухстороннее пальто.

— Прошу прощения?

Полицейский распахнул серое твидовое пальто и показал клетчатую шерстяную подкладку.

— Оно выворачивается наизнанку. Можно носить и так, и эдак.

— Умно.

— Это чертовски грязная работа, мистер Борегар.

Парочка констеблей в униформе затащила внутрь хулигана, разбивавшего окна. Тик стянул с головы упиравшегося мужчины капюшон, сделанный из мешка для муки, и признал одного из бесстрашных Рыцарей христианского мира, последователя Джона Джейго. Сержант сморщился от запаха перегара, исходившего от крестоносца.

— Нечестивые кровопийцы будут…

Тик скомкал капюшон и запихал его в рот вандалу.

— Заприте его, пусть проспится, — приказал он констеблям. — Поговорим об обвинениях завтра, когда владельцы магазинов проснутся и увидят, сколько вреда он им причинил.

Чарльз в первый раз оказался поблизости от свежего места преступления, но с таким же успехом мог лежать сейчас в собственной кровати.

— Мы как безголовые цыплята, сэр, — сказал Тик. — Бегаем вокруг кровавыми кругами.

Борегар поднял трость-меч, ему очень захотелось, чтобы сейчас Потрошитель бросил ему вызов.

— Чашку чая? — спросил констебль.

Прежде чем Чарльз успел поблагодарить сержанта, запыхавшийся «теплый» полицейский ввалился в двери. Задыхаясь, он снял шлем.

— Что случилось, Коллинз? Какое-то новое несчастье?