Курская битва. Огненная дуга - Александр Михайлович Золототрубов

На Курской дуге Ставка и Генеральный штаб сосредоточили немалые силы. Наши два фронта, Центральный и Воронежский, имели в своём составе 1,3 миллиона человек, до 20 тысяч орудий и миномётов, около 3600 танков и САУ, правда более тысячи танков лёгких типов, около 3100 самолётов. Был готов к боевым действиям и Степной фронт генерала Конева, который имел в своём составе 580 тысяч человек, свыше 9 тысяч орудий и миномётов, 1640 танков и САУ. Когда маршал Жуков назвал эти цифры, Рокоссовский воскликнул:

— Силища приличная! Жаль, что мы не знаем, когда Гитлер отдаст своим войскам приказ наступать. А в том, что он свернёт себе шею, я не сомневаюсь.

Наконец адъютанты накрыли стол.

— А что, Костя, разве «наркомовской» по рюмашке мы не заслужили? — подал голос Жуков, усмехаясь. — Нет, голубчик, наливай...

Прошла ещё одна ночь.

Рокоссовский так увлёкся работой над оперативной картой, что не заметил, как наступило утро и взошло солнце, хотя южная часть неба была закрыта чёрными, похоже дождевыми, тучами.

— Устал, Михаил Сергеевич? — спросил генерал армии начальника штаба Малинина.

— Есть чуток, — признался тот. — Да, перед рассветом, когда вы ездили в соседнюю армию, из Ставки Жукову позвонил заместитель начальника Генерального штаба генерал Антонов и передал ему распоряжение Верховного, чтобы он срочно выехал в штаб Брянского фронта к генералу Попову. Я хотел вам позвонить, но Георгий Константинович не велел. Ну, значит, я и проводил маршала. Генерал Попов частенько пьёт, как бы он опять не злоупотребил «наркомовской». — Малинин передохнул. — Талантливый военачальник, но водка может его сгубить.

— Не должен Попов подвести Жукова, ведь это маршал предложил Сталину назначить его командующим Брянским фронтом, — сказал Рокоссовский. — Мне известно, что даже Сталин выговаривал Попову за пьянку...

Рокоссовский подошёл к столу, на котором в ряд стояли телефонные аппараты, снял трубку с одного из них и попросил дежурного связиста соединить его с генералом Пуховым. Николай Павлович был на месте.

— Костин на проводе. Что там у тебя, дружище? — Так, ясно. Значит, пока тишина. Понял тебя, но держи ушки топориком, есть сведения, что враг вот-вот заявит о себе. Если что — сразу звони мне в штаб.

— А кому же ещё звонить? Вы мой начальник, вам и буду доклад делать, — весело отозвался генерал Пухов.

Рокоссовский устало опустился на стул.

— Вы бы позвонили своему коллеге генералу армии Ватутину, узнали, какая там у него обстановка, — подал голос Малинин.

Рокоссовский некоторое время о чём-то думал, потом промолвил:

— Ты прав, Михаил Сергеевич. Надо поговорить со своим соседом, — заторопился он. — Есть у меня дурная привычка: как уткнусь в свои бумаги, так и головы не подниму. Могу часами сидеть над документами, а урвать пару минут на звонок кому-либо у меня почему-то нет времени.

Генерал Малинин, однако, возразил ему:

— А я не считаю это дурной, как вы сказали, привычкой.

— Странно, — неопределённо произнёс Рокоссовский. — Это почему же?

— Когда человек с головой окунается в проблему, он лучше изучит её, — пояснил Малинин. — Это очень важно в работе того же начальника штаба. А отвлечёшься от дела — оно может пострадать. Нет, — он решительно качнул головой, — я бы не желал оказаться в таком положении...

Неожиданно на столе заголосил полевой телефон. Рокоссовский снял трубку и услышал громкий голос генерала армии Ватутина:

— Привет, Костин! Как там у тебя, тихо на передовом рубеже?

— Тихо, но на душе у меня неспокойно, — признался Константин Константинович. — Скорее бы поганые фрицы начали свою игру. Ведь всё равно мы их побьём. Это же не сорок первый год, а сорок третий! Сколько прошло с тех пор? Два года. За это время мы с тобой, коллега, многому научились у врага. И не зря, полагаю, мы стали и чином выше — генералами армии. Так что нам с тобой небо в овчинку не кажется.

— Это уж точно, — засмеялся в трубку Ватутин. — Самому фельдмаршалу Паулюсу хребет сломали. Теперь то же самое надо сделать и с фельдмаршалом Манштейном.

— Этот гитлеровский пёс похитрее Паулюса, так что с ним нам придётся повозиться, — весело отозвался Рокоссовский.

— Выбьем у Манштейна танки, и конец ему/ — гулко откликнулся Ватутин. — Ладно, Костя, ни пуха тебе, ни пера в предстоящих боях.

— Того же и тебе желаю, дружище!..

В напряжённом ожидании проходили дни, но на фронте было «тихо», лишь изредка на передовой Центрального и Воронежского фронтов по ночам в тёмное небо взлетали ракеты, освещая всё окрест, да порой слышалась одиночная стрельба. Во всем этом было что-то настораживающее, казалось, что, едва угаснут ракеты, враг пойдёт в атаку.

Ранее в Генштаб из разных источников поступили сведения о том, что, возможно, 10-12 мая на Орловско-Курском и Белгородско-Харьковском направлениях противник начнёт наступление. Начальник Оперативного управления Генштаба генерал Штеменко доложил об этом маршалу Василевскому, который в то время находился в Москве. Имея указание от Сталина дать предупреждение войскам, как только в этом появится необходимость, Василевский направил телеграмму в адрес командующих Брянским, Центральным, Воронежским и Юго-Западным фронтами. «По некоторым данным, — говорилось в ней, — противник может перейти в наступление 10-12 мая на Орловско-Курском, или на Белгородско-Обоянском направлении, или на обоих направлениях вместе. Ставка Верховного главнокомандования приказывает: к утру 10 мая иметь все войска как первой линии обороны, так и резервов в полной боевой готовности встретить возможный удар врага. Особое внимание уделить готовности нашей авиации, с тем чтобы в случае наступления противника не только отразить удары его авиации, но и с первого же момента его активных действий завоевать господство в воздухе.

Получение подтвердить. О принятых мерах донести». Однако немцы так и не начали боевые действия.

Рокоссовский отнёсся ко всему спокойно, заметив начальнику штаба фронта генералу Малинину:

— Пока фрицы почему-то идти на нас не решились, но нервы у нас крепкие, так что подождём.

А генерал армии Ватутин не на шутку обеспокоился. Если враг перенёс сроки начала боевых действий, значит он не уверен в себе, начинает сомневаться, этим надо непременно воспользоваться и нанести по нему упреждающий удар.

— Я прав, Никита Сергеевич? — спросил Ватутин члена Военного совета