Проклятая книга - Дарья Иволгина

— Пора! — приказала она Ионе.

Не раздумывая, Иона выстрелил.

…От наемников и ливонских рыцарей мало что осталось.

Горькая пороховая гарь плыла над лесом, в горле от нее першило, глаза слезились. Подобрали убитых и погребли в одной могиле — и друзей, и врагов. У наемников забрали деньги и честно поделили их между собой.

Вещи, принадлежавшие рыцарям, — то немногое, что уцелело, — Севастьян взял себе. Саперы начали было ворчать — мол, стоило бы добычу сложить в общий котел, — но Глебов цыкнул на них:

— Эти вещи принадлежали знатным людям! Здесь их кольца, медальоны, память об их возлюбленных женах, кресты с мощами святых… Незачем это делить и пропивать в ревельских да дерптских кабаках! Я заберу это себе. Если не смогу отдать вдовам, то оставлю у себя в роду и передам детям. Они, по крайней мере, будут почитать память храбрых рыцарей.

— Так это враги наши! — вякнул было Плешка, но Иона показал ему кулак:

— Господин Глебов сказал, что рыцарское забирает себе! Если тебе мало, забери и мою долю, понятно?

Это всех убедило, и больше никто не ворчал. В конце концов, Глебов хоть и делит с ними и хлеб, и заботы, и опасности, а он — боярин, недосягаемо знатный и родовитый, ему лучше знать, как поступать с наследством таких же родовитых, как и он. Хоть они и ливонцы, латинники клятые, враги государя Иоанна Васильевича.

— А где Евдокия? — вспомнил кто-то.

Девочка на время опять пропала.

— Бродит по лесам, — вздохнул Плешка. — Все-таки, братцы, у ней рассудок помешался. Не знаю уж, какие с этой девчонкой были беды… эх!

— Да, с головой у Евдокии не все в порядке, — согласился другой сапер, красномордый парень с ожогом на всю щеку. — Я тоже это приметил.

— Что она в лесу-то делает?

— Жениха ищет…

— В лесу?

Севастьян задумался, снова воскрешая в памяти подробности лесной стычки. Действительно, что за дикая идея с пушкой? И почему Иона поддался девочке, согласился стрелять? Ведь мог убить своих! Или… откуда-то Иона знал, что своих он убить не мог? Но откуда?

Севастьян наклонился к своему оруженосцу и тихо спросил:

— Скажи, Иона, не боялся ли ты, что своих прихлопнешь вкупе с чужими?

Иона призадумался, похлопал ресницами, покусал нижнюю губу.

— А вот отчего-то не боялся, — признал он.

— Евдокия? — спросил Севастьян.

— Она, — вздохнул Иона. — Не знаю, что на меня нашло… Не ведьма ли она часом? Или кикимора? Мы об этом, помнится, уже задумывались…

Севастьян медленно покачал головой.

— Нет, тут что-то иное… Понять бы еще — что.

— А если она этот… — Иона замолчал, вспоминая нужное слово. — Харузин еще рассказывал… Такой демон, который в женском обличий к мужчинам приходит.

— Не болтай глупости! — рассердился Севастьян. И добавил, охваченный внезапным чувством, природу которого и сам не понимал: — Она — хорошая…

Евдокия нашлась под утро. Спала себе в сторонке и вид имела такой, словно всегда здесь лежала и никогда не исчезала в лесу. Когда саперы разбудили ее, чтобы помогла с завтраком, она подняла голову и улыбнулась как ни в чем не бывало. Сразу встала, пошла искать воду и скоро принесла котелок.

— В болоте есть еланька, — пояснила она в ответ на молчаливый вопрос Глебова.

— Там же топь!

— Да? — Она пожала плечами. — Может быть. Я не заметила. Прошла и все тут.

Севастьян встретился с ней глазами. Евдокия глядела ясно и спокойно, как человек с кристально чистой совестью.

И снова Севастьян почувствовал, как на него накатывает теплая печаль, — точно воспоминание о ласковом котенке, с которым он играл в детстве и который потом куда-то пропал… Не то вырос в кота и стал неузнаваем, не то собаки его задрали…

Скудный завтрак поделили быстро. До Феллина оставалось совсем мало.

Город находился в осаде уже несколько дней, когда отряд Глебова наконец прибыл туда. Все поле перед стенами крепости было занято войсками. Везде дымились костры, ходили люди. Лошади, привязанные у врытых в землю столбов, жевали сено из мешков, которые были привязаны к их шеям, и время от времени останавливались и поводили ушами. Кто-то помешивал в котелке кашу, кто-то спал в изнеможении прямо на земле, не обращая внимания на шум и суету.

Впереди, в клубах дыма, слышался грохот, оттуда доносились крики.

Глебов со своими саперами остановился посреди всей этой суматохи и стал вглядываться в дым. Он пытался понять, завязался ли бой на стенах или там все еще ведутся приготовления. Вдруг раздался дружный вой, и толпа людей отхлынула от стен Феллина. Зашипел пар, когда горячая вода, вылитая из бочек защитниками города, коснулась земли.

— Ты кто? — рявкнул за спиной Севастьяна чей-то голос, уверенный, сильный.

Севастьян повернулся.

Перед ним на коне сидел человек, богато одетый, широкоплечий, хорошо вооруженный. Он был не первой молодости, но по всему видно — воин опытный, умелый и сильный. И лицо его, и одежда были в жирной копоти, глаза лихорадочно блестели. По властной, спокойно-уверенной манере держаться Севастьян угадал в нем одного из воевод царских и ответил с легким поклоном:

— Начальник над отрядом саперов, Севастьян Глебов, иду из Москвы в подмогу.

— Отлично, — прищурился воевода. — Ты говоришь с князем Курбским. Видишь там дым и пар?

Он показал рукой на то место под стеной Феллина, откуда спешно удирали обожженные, обваренные люди.

Севастьян кивнул.

— Попробуешь сделать подкоп там. Фитили зажжешь, когда заложишь зелье. Стену мы обрушим сразу в нескольких местах. Торопись, времени мало. Я хочу взять город прежде, чем сюда нагрянут поляки.

— Поляки? При чем здесь Польша? Разве Ливонский орден… — начал Севастьян.

Курбский засмеялся. Он откинул назад голову, развалясь в седле, и хохотал без удержу, пока слезы не потекли из его глаз. Севастьян с легкой обидой смотрел на смеющегося воеводу, на его широкую крепкую талию, стянутую красивым кушаком, на мощные руки в запекшейся крови на тыльной стороне правой ладони, на пыльные его усы и бороду. Андрей Курбский — настоящий русский дворянин, думал Севастьян, знатный человек, опытный воевода… Хотелось бы понравиться такому человеку. Хочется в его глазах выглядеть достойно…

Севастьян остро ощущал, как недостойно он выглядит в глазах такого замечательного, такого великолепного князя, как Андрей Курбский. Усталый, взъерошенный мальчишка во главе двух с малым десятков солдат из числа бывших каторжников и воров. Что ни морда, то ужас. Список преступлений начертан прямо на лбах, щеках и носах подчиненных Глебова. Хорошо еще, что порох привезли.

— Стало быть, у тебя государственный ум, Глебов, — отсмеявшись, молвил Курбский и вытер слезы. — Ладно, тебе расскажу. Коли ты с таким сбродом совладал и заставил их с твоих рук есть, будет из тебя толк, Глебов, будет. Уже есть, поверь мне!

— Да я и сам это знаю, — проворчал Севастьян.

Курбский глядел на него с улыбкой, совсем не обидной, дружеской.

— Ладно тебе, — проговорил он тепло, отечески. — Ливонцы хотят идти под Польшу или под Швецию, чтобы сохранить хотя бы остатки ордена. Нам нужно торопиться, пока им это не удалось. Вот и все. — Он хлопнул Севастьяна по плечу. — Ступай, брат, Господь в помощь.

Севастьян улыбнулся Курбскому и направил лошадь к ожидавшим его саперам.

Ливонский орден доживал последние дни. С падением Феллина нечего будет и думать о независимости — а падение города было делом нескольких дней, и все хорошо понимали это. Изнуренная бесполезными усилиями оказывать сопротивление неудержимой военной машине Ивана Грозного, Ливония лихорадочно искала себе покровителя. Таковым мог стать любой из северных владык.

Разрозненные, разбитые рыцари мечтали избегнуть русского плена. И ближайшей их надеждой оказался король датский, Фредерик. Он был не прочь присоединить к своим владениям Эстонию. С весны 1560 года в Габзале находился младший брат датского короля, Магнус, молодой принц. Он так и сыпал лестными обещаниями для рыцарства. Его слушали, но не вполне верили. Больно уж хорошо все выходило — а между тем юный датчанин не производил серьезного впечатления.

Шведский король Эрик, безнадежный поклонник рыжей королевы Бет, землями Ливонии интересовался мало. Однако военные успехи России на Западе его немало встревожили. Поэтому Эрик дал знать ливонскому магистру, что готов снабдить Ревель воинскими запасами, а в случае осады жители этого города могут прислать своих жен и детей к нему. Швеция, заверял он, искренне любит Ливонский орден. Швеция готова забыть, что время от времени орден бывал неверен делу возрождения великой Швеции. Швеция не согласится на уничтожение ордена.

В конце концов, пугая ливонцев русским пленом и обещая им спасение, Эрик убедил многих из них объявить себя подданными Швеции. Рыцарственный король, ученый и любовник, был в восторге от случившегося.