Темный путь. Том второй - Николай Петрович Вагнер

до высшей точки. Каждый ходил со сдвинутыми бровями, угрюмый, озлобленный. Каждый ожидал худшего, потому что лучшего ожидать было нельзя. Надежда исчезла. Каждый ожидал окончания страшной трагедии, ожидал последнего отчаянного взрыва, когда придется сшибиться грудь с грудью на этих дымящихся, окровавленных развалинах и уступать их врагу шаг за шагом за дорогую цену.

Я с нетерпением стал ожидать, когда меня выпустят из госпиталя и когда я снова вернусь в свое разбитое гнездо, к моим искалеченным, осиротелым пушкам и солдатикам.

Помню, раз вечером мы собрались в шестой палате. Здесь не было почти никого из моих прежних товарищей по батарее и бастиону. Все были больше незнакомые офицеры, которые также ожидали с нетерпением выписки из лазарета. Я присел к одному из них на кровать. Разговор шел о том, можно ли держаться на северной и как долго можно «отсиживаться».

В это время вошел в палату молодой офицерик из штабных, подошел ко мне и назвал меня по фамилии.

— Вас желает видеть княжна Варятинская.

Я встал, кровь бросилась мне в голову. Я хотел сказать, что я не желаю ее видеть.

Но в это время она сама вошла в палату, или, вернее говоря, ее ввел под руку Корзинский.

Она была по обыкновению в черном, даже на лицо была наброшена черная вуаль, которая закрывала его до половины и резко выделяла ее мертвенно-бледный подбородок и побледневшие губы.

Она была страшно худа, с трудом двигалась, шаталась, зато глаза ее горели еще сильнее, эти большие черные, нечеловеческие глаза, обведенные темными кругами.

LXXXVII

Она подошла ко мне вместе с Корзинским и молча протянула мне руку, худую, бледную.

Я не вдруг взял ее. Во мне боролись два противоположных чувства. Я не мог без ужаса и сожаления смотреть на эту худую бледную фигуру, которая едва держалась на ногах. Она как будто согнулась, осунулась, грудь ввалилась. Глаза дико горели.

«Это ты нанес ей последний удар! — подсказал мне смущающий голос. — Ты твоей безумной страстью, ты убил эту гордую, красивую натуру».

Я невольно вздрогнул.

— Я пришла… — заговорила она слабым голосом, — простить… проститься… просить…

Я чувствовал, как все в палате подошли к нам, все уставились на нас.

Она силилась еще что-то выговорить и не могла… губы ее что-то шептали, глаза закрылись… Она закинула голову и быстро опустилась на пол. Корзинский поддержал ее. Я также обхватил ее рукой…

Но в это самое мгновение случилось что-то необыкновенное. Вся Николаевская казарма задрожала и вдруг на один миг осветилась как бы электрическим светом. Раздался страшный, оглушительный удар. Послышались отчаянные крики, стоны. Все стекла в окнах лопнули, осколки их брызнули и со звоном и дребезжанием посыпались на пол. Нас всех разбросало, столы опрокинулись, кружки с них полетели на пол.

Мне показалось в первое мгновение, что настала общая гибель, что мы все будем сейчас же раздавлены, разорваны. В ужасе, не помня себя, я вскочил и опрометью, сталкиваясь с другими, бросился вон.

Первое, что мне бросилось в глаза, это громадное облако сизо-черного дыма, которое медленно ползло на нас. За этим облаком ничего нельзя было разобрать. Мне казалось, что мы все должны погибнуть в этом дыму… Голова моя закружилась. Я почти терял сознание.

Но в это время порыв ветра отнес дым в сторону, а с неба начали падать камни, тяжелые орудия, люди, лошади.

— Это взрыв! — закричал кто-то. И действительно, мы вскоре узнали, что на Графской пристани взорвало около 300 пудов пороха, который везли на южную сторону.

В общей суматохе я совершенно забыл о княжне и когда вернулся снова в госпиталь, то ее уже не было.

Больше мне не суждено было в этой жизни ее видеть.

LXXXVIII

Я сказал дежурному, что я выхожу из госпиталя. Среди общего разрушения отыскал свои вещи, фуражку и переехал ночевать к Лопаткину. Он переселился на северную недалеко «от городка» (так называли ряд балаганов, которые торговая жизнь построила около северного укрепления).

На другой день рано утром я отправился в госпитальные бараки отыскивать Лену. Я ждал от этого свидания многого, а главное, того сердечного покоя, уверенности, которых недоставало мне в госпитале. Это свидание уже давно сделалось моей мечтой и целью.

В первом же бараке я встретил начальницу сестер милосердия, Марью Александровну Е.

— Можно мне видеть Елену Александровну Лазаревскую?

Начальница удивленно посмотрела на меня.

— Ее нет, — сказала она.

— Как нет?! — удивился я в свою очередь.

— Она уже с неделю… больше… вышла из общины и уехала…

— Куда? — И я чувствовал, как кровь приливала мне к сердцу.

Начальница пожала плечами.

— Куда? Почем же я знаю?!

Мне показалось, что от меня скрывают правду, что Лена здесь. И как же могла она уехать, не простясь со мною?!

— Это неправда! — сказал я резко. — Она здесь.

Начальница вспыхнула.

— Милостивый государь! — вскричала она. — Никто не будет с вами шутить и мистифицировать вас, а я прошу вас удалиться отсюда, так как сестры милосердия, которую вы ищете, нет ни здесь, ни в Севастополе.

Я стоял и не двигался. Мой растерянный, испуганный вид, кажется, тронул начальницу.

— Впрочем, — прибавила она, — я советую вам справиться у доктора Карзинского. Лазаревская в последнее время часто обращалась к нему и, кажется, оставила ему свой адрес.

Я побежал к Корзинскому и узнал то, что я знал и без него: тот же самый адрес в Л., который был мне слишком хорошо знаком.

Возвращаясь от него, я пошел по только что наведенному длинному мосту, который соединял северную сторону с южной. Дул резкий, западный, холодный ветер. По небу неслись почти сплошные тяжелые серые облака и тучи. Вся бухта сильно волновалась. Волны плескали на мост, и весь он дрожал и колыхался. Одна волна обдала меня пеной и брызгами. Я очнулся от моего горя и оглянулся кругом, но сердцу стало еще тяжелее.

LXXXIX

Направо расстилалась широкая равнина бушующего моря, которое все бурлило и пенилось. Вдали чернелись и дымили пароходы, и этот черный дым сливался с серыми облаками. Это была непроглядная ночь, которую разрезали огненные потоки выстрелов. Клубы белого дыма носились около бортов пароходов. Картина была тяжела, печальна, но над ней вставала другая картина, еще грознее, еще печальнее. Какая-то черная туча висела над Севастополем, и в этой туче ежесекундно метались, словно молнии, огни выстрелов. По временам то там, то здесь вспыхивали огнистые снопы, и гром, гром несмолкаемый, гром и гул, выстрелы и взрывы, взрывы и выстрелы. Земля тряслась,