Ради любви и чести (ЛП) - Хедланд Джоди

Я дотронулась до голубых жемчужин на шее. Дрожащими пальцами

нащупала застежку, и ожерелье соскользнуло. Я сжала его в руке и

протянула:

– Лорд Виндзор, – позвала я Олдрика.

Он повернулся и посмотрел на меня. Его лицо раскраснелось и

вспотело от усилий удерживать брата. И все же Олдрик был спокоен. Только

его глаза выдавали ту пытку, которую он тоже испытывал:

– Миледи?

– Не могли бы вы отдать кое-что сэру Беннету?

Олдрик оглянулся на лорда Питта, который как раз распределял стражу

по периметру лагеря. Многие мужчины уже начали расходиться. Другие

стояли поодаль, словно опасаясь того, что может случиться, если они

подойдут слишком близко. Резко приказав своим людям не выпускать

Беннета, Олдрик направился ко мне. Стражники лорда Питта, стоявшие под

деревом, остановили его мечами.

– Я только хочу отдать ему кое-что, – крикнула я стражникам.

Неохотно не опуская мечей, они позволили Олдрику приблизиться, пока он не оказался прямо подо мной. Я просунула руку сквозь прутья

решетки у своих ног и выпустила голубые жемчужины. Они упали в траву

перед его сапогами. Он наклонился, поднял их и сунул в сумку, висевшую у

него на боку. Снова посмотрел на меня и торжественно кивнул, как будто

понял, что это мое прощание с Беннетом.

– Позаботьтесь о нем, – мягко сказала я.

– Обязательно, миледи. – Судя по печали в его глазах, он понял, о чем я

прошу.

Я хотела, чтобы он проследил, что бы Беннет жил, чтобы не впал в

такое же отчаяние, как Олдрик после смерти своей жены. Чувство вины

может сделать это с человеком, особенно с такими чувствительными и

добрыми людьми, как Беннет и Олдрик. Мне бы не хотелось, чтобы Беннет

мучился из-за меня или винил себя в моей смерти. Я молилась, чтобы Олдрик

смог помочь своему брату так, как не смог помочь себе. Слезы затуманили

мне глаза. Я откинула голову назад и закрыла их, чтобы сдержать эмоции, которые рвались наружу. Одна мысль билась в моей голове снова и снова. Я

любила его. Я умру, любя его. И я буду жить вечно, любя его.

Мучительное «нет!» разорвало воздух. Это был крик протеста Беннета.

Видимо Олдрик только что отдал ему жемчуг, и он тоже понял, что я

попрощалась с ним. Я зажмурилась сильнее. Смотреть на него было выше

моих сил. Даже когда его крики протеста ослабли до хрипа, я не открыла

глаза. Даже после того, как слух уловил то, что Олдрик наконец-то потащил

Беннета обратно через поле, я не открывала глаза. Я закрыла лицо руками и

позволила себе тихо зарыдать.

Глава 17

Я не смог поднять голову. Всю ночь я боролся с веревками, связывающими меня, пока, в конце концов, не сдался в изнеможении. Не

было сил даже открыть глаза или поднять голову. Только одна мысль не

давала мне уснуть и сохранить рассудок: мысль о том, что я убью Олдрика в

ту же секунду, как только он, наконец, освободит меня. Он оставил меня

одного в кладовке без окон, с руками, привязанными к столбу в центре

комнаты. Ему понадобилось, по меньшей мере, восемь человек, чтобы

затащить меня в пустой чулан и держать там, пока он связывал меня. Он

выставил несколько солдат за дверь, и они следили за мной всю ночь.

– Сабина, – хрипло прошептал я сквозь темноту, разбавленную лишь

слабым светом факелов, падавшим из коридора.

Малейшая мысль о ней вызывала острый приступ боли. Она врезалась

в мою плоть и пронизывала до самых костей. Но я не сопротивлялся, потому

что боль была наказанием, которое я заслужил за то, что сделал с ней. Я

считал себя полностью ответственным за все. Я сотни раз прокручивал в

голове тот день, подсчитывая ошибки. Мне не следовало позволять ей

сопровождать меня на встречу с лордом Питтом. Я должен был взять маму, как и планировал вначале. А потом, когда Фокс обвинил Сабину в том, что

она ведьма, мне не следовало позволять ей снимать перчатку. Я должен был

догадаться, что не зря она их никогда не снимала, видимо скрывая что-то.

Почему я не подумал об этом раньше?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я застонал и дернул веревки, связывающие мои руки. Кожа была

стерта в кровь, и теплая липкая жидкость стекала по моим пальцам до

запястий, но жжение в очередной раз напомнило мне о боли, которую я

причинил Сабине. Хотя бы взять в руки ее жемчуг, который лежал в

мешочке, привязанном к моему поясу. Мне нужно было прикоснуться к ним, провести по ним пальцами и, возможно, тогда почувствовать ее присутствие.

Но я был связан слишком крепко.

– Боже. – Я пытался помолиться, игнорируя боль в горле, но мой голос

захлебывался желчью при воспоминаниях о печали, застывшей в глазах

Сабины, когда она взглянула на меня после того, как сняла перчатку. Нельзя

было показывать свое удивление при виде яркого пятна на ее коже. Но я не

смог проконтролировать себя. А хуже всего – я почувствовал легкое

отвращение, хоть и на мгновение. Но это мгновение было слишком долгим.

И это причинило ей боль. Она ждала от меня, что я приму ее, безоговорочно

поддержу, надеялась, что буду продолжать ценить ее, несмотря ни на что. А

что сделал я? Принял ее, поддержал, несмотря ни на что? Нет. Я отвернулся.

Этим я отверг ее. Я видел страдание в ее взгляде, подавленное состояние и

смирение, которое превратило ее живые глаза в безжизненные круги.

– Что я наделал? – Я застонал, отчаянно желая вернуть время и

изменить все.

Очнувшись от мимолетного шока, было очень легко не обращать

внимания на это багровое пятно и видеть в ней только женщину, которую я

узнал. Я понял, что мне совершенно безразличен цвет ее кожи. Меня не

волновало ее пятно, потому что женщина, которую я узнал, была прекрасна, несмотря на внешние изъяны. Когда лорд Питт позволил своим людям грубо

стащить ее с лошади, я понял, что она значит для меня гораздо больше, чем

все, что мне было дорого. В одно мучительное мгновение я осознал, что

отдал бы все свои драгоценные произведения искусства, чтобы вернуть ее.

Ничто из этого не имело значения без нее. Я бы отдал свою жизнь за нее, если это было необходимо. Но лорд Питт не обменяет жизнь ведьмы. Если

бы Олдрик не удержал меня, лорд Питт и его люди лежали бы в собственной

крови.

Я плюнул на соломенный пол, жалея, что это не лицо Олдрика. Я мог

бы уничтожить людей, окружавших Сабину. Я мог бы спасти ее. Разве он не

знал, что я лучший в стране боец на мечах? Не зря же все эти годы меня

тренировал герцог.

– Я убью тебя, Олдрик! – Опять закричал я.

Но на все мои угрозы мне отвечала лишь тишина. И так продолжалось

всю ночь.

– Я тебе не враг, – вдруг ответил он.

Я поднял голову и напрягся, готовый убить его:

– Отпусти меня. Сейчас же.

Он стоял в двух шагах от меня, скрестив руки на груди:

– Я не отпущу тебя, пока ты не пообещаешь, не делать глупостей.

– И ты еще упрекаешь меня в глупости? – Ярость вскипела в моей

груди. – Ты первый глупец года?! Не тебе меня учить.

Олдрик вздрогнул, и я понял, что нанес удар ниже пояса, но был

слишком рассержен, чтобы беспокоиться об этом.

– Я совершил много ошибок, – признался он. – Похоже, мы, Виндзоры, весьма искусны в этом.

Теперь настала его очередь нанести словесный удар. Он видел мое

отвращение к Сабине в тот момент. Возможно, он знал и о других моих

ошибках за последний месяц. Или хорошо понимал мое состояние.

– Она хотела, чтобы я позаботился о тебе, – сказал Олдрик. – И я

стараюсь делать так, как она хотела.

– Она хотела бы видеть меня свободным.

– Она хотела, чтобы я уберег тебя от ошибки, и чтобы ты не погиб.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

И ее еще волнует, жив я или умер? После того, как я с ней обошелся?

Но у меня был ее жемчуг, и я цеплялся за надежду, что, может быть, она