Помяловский - Борис Вальбе

«Тогда он сказал себе: я должен сам, должен своим опытом, своей головой дойти до того, что мне нужно… Только то и можно назвать убеждением, что самим добыто, хотя бы добытое было и у других точно такое же, как и у меня. Я сам есть первый и последний авторитет, исходная точка всех моральных отправлений, и чего нет во мне, того не дадут ни воспитание, ни пример, ни закон, ни среда». В силу этих своих воззрений Молотов в качестве чиновника прослужил всего полтора года: его заставили выйти в отставку. Таким образом, Помяловский наделяет своего героя на первых порах теми исканиями, которые связаны с именем Белинского в период его разрыва с действительностью.

Довольно ухабистый путь проходит Молотов для того, чтобы успокоиться на положении архивариуса одного присутственного места.

«Выделился из народа, — исповедуется Молотов — и потерялся. Натура звала на какое-то другое место; во мне было полное желание определить себя, отыскать свою душу, самостоятельно выбрать род жизни и ничего не мог сделать — судьба насильно надела на меня мундир чиновника и осудила на архивную карьеру». Причиной всего этого, по Молотову, нужда — «безживотие злое».

Долгим и настойчивым собиранием собственности заканчиваются искания Молотова. Помяловский, возвращает своего героя на те рельсы, которые проложил в русской литературе Гоголь. Но проблема приобретательства, воплощенная у Гоголя в Чичикове, получает у Помяловского дальнейшее направление.

«Я сам, один, — суммирует Молотов, — без всякой посторонней помощи, сумел пробиться и выбиться из бедности. Кому я обязан своим комфортом и довольством? Откуда у меня деньги, вазы, картины, серебро и фарфор. Мне никто и ничего даром не давал; судьба бросила меня нищим и голодным, провела через страшную школу бедности, и вот я стал копить деньги. Я люблю их, потому что люблю независимость, я сам себя должен прокормить… Никто воды не даст напиться без того, чтобы не согнуть спины. Все, что у меня есть, заработано своими руками… Чего фальшивить, становиться на ходули. Деньги всем нужны. Были когда-то побуждения иные, высшие, а теперь приобретать хочется, копить, запасать и потреблять. Не поэтично, но честно и сытно. Честная чичиковщина настала, и вот сознаю, что я тоже приобретатель. Злато — металл презренный, — кто это сказал такую чепуху». И любимый афоризм Молотова: «жизнь растет из натуры, а не из принципа».

— Неужели запрещено устроить простое мещанское счастье? — спрашивает Молотов.

Сам Помяловский ответил на этот вопрос, конечно, отрицательно. Это вытекает не только из концовки романа — «Эх, господа, что-то скучно», но и из характера всего дальнейшего его творчества.

Таким образом, приобретательство Молотова менее романтическое, чем приобретательство гоголевского героя. Из всех приобретателей Чичиков — по верному наблюдению С. П. Шевырева — отличался необыкновенным поэтическим даром в изыскивании средств к приобретению. «Неправда ли, что в этом замысле (покупать мертвые души) есть какая-то гениальная бойкость, какая-то удаль, плутовство, фантазия и ирония, соединенные вместе. Чичиков, в самом деле, герой между мошенниками, поэт своего дела».

Приобретательство Молотова же весьма прозаично.

Недаром герой Помяловского, ставя себе вопрос «куда пошли силы его» — отвечает: «На брюхо свое, на добывание насущного хлеба. Благонравная чичиковщина… Скучно… Благочестивое приобретательство, домостроительство, стяжание и хозяйственные скопы».

Молотов идет по этому пути, снедаемый всеми противоречиями, которые определяют путь буржуазной интеллигенции. В лице Молотова этот «путь» завершается открытой буржуазной тенденцией. Оттого Молотов возродился в литературе конца XIX века в типе буржуазных культуртрегеров у Чехова (Астров) и у других. В лице Ивана Самгина Горький впоследствии («Жизнь Клима Самгина») даст один из любопытнейших фазисов развития молотовщины.

Итак, во второй повести Молотов является представителем того фланга разночинства, которое пошло по стезе приобретательства и мещанского благополучия, честной чичиковщины.

П. А. Анненков, один из первых критиков, приветствовал талант Помяловского, подчеркивая, что «фигуры его [Помяловского] расписаны, можно сказать, великолепно, кисть его занималась этим делом с любовью, обнаружила много замечательных соображений, много ловкости и силы изобретения». Однако Анненков считал, что Молотов и Череванин «выросли у самого автора не из поэтического или художественного созерцания жизни, а из головы: это «олицетворенные понятия»[4].

Спору нет, что Молотов и Череванин как типы, только намечавшиеся тогда, не могли еще отличаться той рельефностью, какая выпадает хотя бы на долю Дороговых.

Но в свете той эволюции, какую эти центральные типы Помяловского получили у преемственных ему писателей (Чехов, Горький), а также у современников (Чернышевский, Слепцов), социальная значимость Молотова и Череванина совершенно ясна.

Критики обычно находили общие черты у Молотова, кто с тургеневским Базаровым, кто с гоголевским Чичиковым, кто со Штольцом Гончарова и т. д.

Все эти параллели — не лишены интереса.

Но в том-то и дело, что перед Помяловским, как художником-новатором, т. е. писателем, призванным выявить мироощущение новых общественных слоев, встала потребность в переоценке всех типов и канонов дворянской литературы.

У Молотова, несомненно, много общего с Базаровым, хотя бы в их непримиримости к «белой породе», в воинственном отношении к дворянской гегемонии, в естественно-научном мировоззрении.

Но Молотов, в отличие от Базарова, дан в социально-экономическом аспекте или, по Помяловскому, в свете «экономического национального закона», как проблема соотношения независимости и труда, составляющая стержень обоих романов. Как быть разночинцу независимым? В. И. Ленин, через несколько десятков лет, исчертывающе ответил на этот вопрос: «нас интересует свобода для борьбы, а не свобода для мещанского счастья».

В «Мещанском счастье» мы видим в Молотове кризис гуманизма, унаследованного им от старика профессора. Только обстановка классового антагонизма, учительство у помещика Обросимова напоминает Молотову его «плебейство». Мы видим, что Молотов в первый период своей чиновничьей карьеры («Молотов») преодолевает также традиции людей 40-х годов, их примирение с действительностью.

Образом Молотова Помяловский правильно указал тенденцию развития «мыслящего пролетария».

Он именно показал, что разночинство будет раскалываться — кто для мещанского счастья, кто для борьбы (линия Чернышевского).