Слушайте песню перьев - Николай Внуков

Для того чтобы укрепить лук и изготовить хорошую тетиву, нужны сухожилия из задней ноги оленя. Передняя часть лука оклеивается тонкими полосками из сухожилий, похожими на пергаментные ремешки. Но это можно сделать там, в родных чащах Толанди. Здесь пришлось ограничиться двумя гибкими пластинками сухого дерева, притянутого к телу лука тонким шелковым шнуром от немецкого парашюта. Остаток шнура Станислав пустил на тетиву.

— Настоящий боевой лук бьет на четыреста — пятьсот шагов, — сказал Станислав. — Этот будет стрелять на сто.

Для стрел он выбрал тонкие сухие стволики орешника. Также очистив их от коры, он отмерил длину — от середины груди до конца указательного пальца левой руки. Нарезал одинаковые по весу палочки. Наконечники смастерил из треугольных пластинок железа наломав их из лезвия ножа, сделанного из обруча, того самого, что нашли у сгоревшего лесничества.

Осмотрев работу, Станислав покачал головой.

— Если бы меня увидел с этим луком мой учитель Овасес он бы сказал: я не воин, а маленький глупый ути. Он бы долго смеялся. Но я думаю, что на одну охоту этого лука хватит.

Пробу сделали здесь же, на стоянке.

Станислав затесал ножом ствол сосны и отошел к противоположному концу поляны. Присев на корточки, прицелился. Светлое пятно на стволе было хорошей мишенью.

Стрела тихо свистнула, порезал белой полоской воздух, и воткнулась в затес почти в центре.

К Дембовцам подошли за полночь. Еще вечером небо снова за тянуло низкими облаками, а сейчас темень сгустилась такая, что дорогу приходилось отыскивать чуть ли не ощупью. Но Стефан уверенно шел вперед. Дважды он приходил сюда в разведку и клялся что может нарисовать план деревни по памяти.

Наконец впереди, за кустами, блеснул свет.

Партизаны остановились.

— Это в штабе, в караулке и в избе, где живут офицеры, — сказал Каминский. — Склад на самом краю, около старой кузни.

Тронулись дальше, обходя деревню задворками.

Последние избы. Рощица осокорей. Кусты. И за ними — пустота полей.

Януш Големба спросил шепотом:

— Так где же твоя старая кузня?

— Подожди, — сказал Стефан. — Здесь должна быть дорога. А за дорогой — кузня. И тот самый сарай.

Он присел на корточки и стал осматриваться по сторонам. Снизу, из темноты, небо казалось чуть светлее окружающего мрака. На его фоне слабо рисовались верхушки кустов и отдельные деревья.

— Надо взять левее,— пробормотал Стефан, поднимаясь на ноги.

Они снова пошли по окраине деревни, стараясь бесшумно ступать по умирающей осенней траве. Станислав, замедлив шаги, несколько раз глубоко вдохнул холодный ночной воздух.

— Пан Стефан, земля, железо и старый уголь — там.

Он показал назад в темноту.

— Какое железо?

— Мы прошли кузню.

— Почему так думаешь?

— Запах, — сказал Станислав. — Пахнет железом, землей, старым костром.

— Посмотрим, —пробормотал Каминский. — Веди.

Повернули назад. Теперь впереди шел Станислав.

Шагов через сто темнота впереди уплотнилась. Под ногами перестала шуршать трава.

— Ты прав, парень. Вот она, кузня. Теперь до сарая шагов тридцать, не больше. Осторожно, ребята. Здесь открытое место, — прошептал Стефан.

Присели у осевшей косой стены.

— Двери сарая обращены к нам. Часовой около них. Сзади ходит еще один. Чертова темнота!

Станислав вынул из мешка лук, натянул на его рога тетиву. Все шесть взятых с собою стрел зажал под мышкой.

Так они сидели довольно долго, прислушиваясь, пытаясь понять, где находится часовой.

Темнота молчала. Ни движения, ни звука. Только слабый шорох ветра в полуразрушенной кузне и где-то впереди золотистые квадратики окон в деревне.

Справа тихо звякнул металл.

Партизаны затаили дыхание.

Станислав встал на колени и наложил на тетиву стрелу.

Еще раз звякнула сталь. Вспыхнул огонек, и они увидели склоненное над зажигалкой лицо, матовый блеск краев шлема, сигарету, зажатую в зубах, эсэсовские шевроны на петлице мундира.

Часовой прикурил. Щелкнула крышка зажигалки. Огонек погас.

Станислав, вскинув лук, смотрел на эсэсовца.

Красный уголек горящего табака разгорался все ярче. Вот он осветил на мгновенье подбородок и щеки часового, и в тот же миг Станислав спустил тетиву.

Сигарета взорвалась искрами, и все нырнуло во тьму.

Они услышали, как тело солдата, падая, мягко стукнуло о землю.

— Клаус! Во ист ду? — тотчас раздалось в темноте.

Станислав бросил на тетиву вторую стрелу.

Из-за угла сарая брызнул свет, серебристый овал вытянулся по земле. Показался второй солдат с электрическим фонарем в руке. Он шел быстрым шагом к дверям сарая.

Януш услышал, как басовой струной пропела над его ухом тетива. Свет фонаря метнулся вбок, описал дугу и погас. Вероятно, от удара о землю разбились и стекло, и лампочка.

Пятеро, обгоняя друг друга, бросились к сараю.

Ян споткнулся о труп, выругался.

— Тише! Ради всех святых, тише!

Руки нащупали петлю запора, тяжелый висячий замок. Принесенный с собой ломик — в дужку замка. Одним рывком — пробойник из двери.

— Стась!

— Подожди, сейчас.

Станислав подобрал оба автомата убитых, сорвал с поясов подсумки с кассетами. Гитчи-Маниту, сколько патронов! Нельзя оставлять такое… И стрелы тоже с собой. Хорошо попал. Обоим швабам прямо в головы…

Из глубины сарая пахнуло запахом чая, чесночной колбасы, мылом и чем-то мятным.

Ощупью наполняли мешки. Скользили в пальцах консервные банки, рвались какие-то мягкие пакеты.

— Ребята, бутылки…

— Бери!

Доверху четыре мешка. Пятый…

Цыбики чая, плитки шоколада — в карманы.

— Трогаем!

Сто шестьдесят банок тушеной свинины, килограммов двадцать шпика, полмешка сахара, тридцать два круга колбасы, около сотни плиток шоколада, восемнадцать кусков мыла, две бутылки коньяку и шесть бутылок лимонного сока, чай, сигареты — такова была добыча ночи.

— Посмотрели бы, как наш индеец отправил на небо обоих эсэсманов! — восхищался Големба. — Они даже сообразить ничего не успели!

— Жаль, что пошло всего пятеро, — сокрушался Косовский. — Надо бы человек десять. Полсклада бы утащили.

ПОСЛЕДНИЙ ИЗ ПЛЕМЕНИ Н’ДЕ

— Стась, расскажи, как вы воевали там, у себя в Америке, — попросил однажды Стефан, когда партизанам удалось несколько часов спокойно посидеть у костра.

Станислав вынул изо рта трубку, выбил из нее пепел.

— Я не воевал. Когда я родился, в нашем племени уже было так мало воинов, что шауни не могли воевать с белыми.