Имортист - Юрий Никитин

– Владимир Романовский к вашим услугам. Владимир Дмитриевич, так сказать. Имею честь…

– Это Казидуб и Мазарин, – представил я. – Один занимается военными, другой – носит кинжал под плащом. А это Ростоцкий, он…

– Носит полосатую палочку, – подсказал Казидуб и жизнерадостно захохотал. – А зебра, знаете ли…

Романовский взглянул на Казидуба с одобрением, как смотрел бы генерал на бравого лейтенантика.

– Люблю военных людей. Что отличает военного от остальных двуногих? Прежде всего – это умение петь в любое время и в любом месте! Вы какие песни поете, Михаил Потапович?

Казидуб указал на меня:

– Какие велит наш обожаемый… это я в порядке подхалимажа тоже, президент. Я же военный, значит – служу. Это вы, демократы, поете, что у вас душа в трусах изволит. А вы будете, значит, культуркой баловаться?

– Предпочитаю коньячком, – ответил Романовский. – Если хороший, естественно. А вы что, интеллигент?

Казидуб отшатнулся:

– Я?

– Ну не я же, – ответил Романовский с достоинством. – Чего это культурой интересуетесь? Интеллигент – это паразит, вырабатывающий культуру, значитца, вы интеллигент.

– А, вот вы о чем, – протянул Казидуб. – Да я знаю, у многих засракулей бактерии – единственная культура, но я больше специализируюсь по дворцу культуры Североатлантического военного блока, ДК НАТО, очень уж близко от наших границ поет…

– Все понятно, – сказал Романовский. – А что это у вас в армии за засракули?

– В армии? – изумился Казидуб. – Засракуль – это заслуженный работник культуры! А что, чистота русского языка вам не…

Романовский отмахнулся:

– Культурному и образованному человеку, как мне, к примеру, чистота русского языка глубоко по… здесь дам нет-с?.. Словом, глубоко. А вы соратники господина Печатника или же остатки старого кабинета?

Мазарин, что с усмешкой наблюдал за их пикировкой, пояснил вежливо:

– Господин президент даже врагов умеет превращать в друзей. А нас и не пришлось перевербовывать. Имортизм страшноват… но обещает очень уж многое! А как он вам?

– Вам ответить как, вежливо или честно?

– Да уж что Бог на лапу положит…

– Идея хороша, – ответил Романовский туманно, – да грех велик. Грех велик – но идея хороша… Чтобы начать с нуля, до него еще надо долго ползти вверх. Но если ползти к тому, что хочет простой народ, а не куда надо, то из нас получатся те же американцы, то есть существа, не только способные зарезаться в процессе бритья, но и удавиться в процессе завязывания галстука. А я на них насмотрелся, тошно мне, господа!.. Не люблю ничего общественного, особенно – мнения, питание и туалеты, а в Америке – все общественное, все для простого рабочего человека, прям коммунизм для ощупывания, и чем ты проще, тем больше свой… Имортизм же – это аристократия… ну ладно-ладно, аристократия духа. Ума, воли и духа. Хотя все это все равно дух, и ничего больше. У меня нет комплекса вины перед простым народом, как у дворян-разночинцев, я сам вышел из народа, потому что по восемь часов в день работал на заводе слесарем, а потом еще по шесть – учился в институте. А затем, пока мои сверстники за бутылочку да по бабам, я кандидатскую, докторскую… Так что теперь не собираюсь у них спрашивать, какие памятники ставить, какие симфонии наяривать, куда страну вести и каким аллюром! Была полная свобода выбора: хочешь быть быдлом – оставайся им, не хочешь – учись и совершенствуйся. Так что вполне справедливо, что те, кто вкалывал больше, теперь указывают тем, кто лежал на печи и чесал свой гондурас…

Из комнатки тихонько вышел Потемкин, глаза блестят любопытством, шепотом поинтересовался, означает ли сокращение финансирования института Африки, что мы прекращаем работу в том регионе, я терпеливо объяснял политику имортизма, оба мы слышали, как Казидуб сказал поспешно:

– …брюхо! Брюхо чесал, Владимир Дмитриевич. А то вы какой-то уж слишком народный интеллигент! Того и гляди – в глаз с раззуденного плеча… Как сказал великий психолог Фрейд… а он что-то точно сказал, но не помню слов. Так что добро пожаловать в имортисты. Это ничего, что мы без господина президента, он хоть и беседует с иностранным министром, но его уши усе слышат.

Я отправил Потемкина за комп обратно в комнатку отдыха, подошел к троице силовиков и новоиспеченному министру культуры.

– Что вы тут мое имя всуе?

Мазарин сказал почтительно:

– Да вот тут Владимир Дмитриевич высказал глубокую мысль, что выбранный президент обмену и возврату не подлежит. Из этого следует, что у нас есть время, есть!

Романовский взглянул на меня испытующе:

– Господин президент будет полнейшим идиотом… если не сказать хуже – демократом, если разрешит проводить выборы по старой системе… В смысле, когда в таком важном деле, как выборы верховного вождя, будут принимать участие кухарки и пьяненькие слесари. И при которой голос кухарки будет приравнен к голосу академика. Ну не дурь ли?

Он откинулся назад всем корпусом и, морщась, крутил головой, приглашая нас полюбоваться такой ну просто невозможной дурью, как всеобщие равные выборы. Такой дурью, которую можно вообразить только в пародийном ужастике, в суперантиутопии, но в жизни такое никогда никому просто не придет в голову, слишком уж нелепо.

– Выборы будут, – пообещал я, – но, конечно же, у нас, как у нового поколения, уже нет чувства вины перед «простым народом», который мог стать непростым, но не захотел. А это значит, что выборы будут проводиться только среди непростых. Кого включать в непростые, решим позже, но рабочих, укладывающих асфальт, освободим от этой тягостной обязанности.

– И бомжей, – сказал Романовский твердо, он уже чувствовал себя в роли законодателя. – И наркоманов.

– И хоть единожды отсидевших, – добавил Мазарин.

– И кухарок, – сообщил Романовский. – Правда, придется уточнить значение этого термина. Вот только имортист… иморт…

– Что вас тревожит? – спросил я любезно.

– Да вдруг подумалось, – ответил он, – что недалекие умом, я о тех самых, что за словом в карман не лезут из-за их малости, должны сразу же ринуться, стукаясь литыми… а то и пустотелыми головами от усердия, искать всякие дурные ассоциации. Ведь с каждым годом в язык вламывается тысяча новых слов и семь тысяч новых значений для старых! Это дает, знаете ли, весьма широкие возможности для остроумия низшего уровня.

– Жонглирование?

– Абсолютно точно. Видов остроумия, как известно, двенадцать, из них жонглирование или смещение понятий – самое простое, понятное даже дебилам. Ну, к примеру, старое «Гей, славяне!» сейчас у дураков вызывает хохот, ибо появилось такое словечко, как «гей». К имортистам прицапывались?