Второй медовый месяц - Джоанна Троллоп

— Ты — нечто…

— Она же видела, к чему идет дело. И была так мила, так помогала мне и слушала с таким интересом…

— Ясно, — пробормотала Эди.

— Откровенно говоря, она не могла не понять, что будет дальше.

— Да уж, такого слона да не приметить…

— Она умница, — продолжала Вивьен, не слушая сестру, — трудится изо всех сил, из дома носа не высовывает, и…

— Этого достаточно, — перебила Эди. — Роза — моя дочь.

— О, я сделаю все возможное, чтобы не обидеть ее…

— Если хочешь знать, — ответила Эди, — даже если ты встанешь на колени и заговоришь шепотом, факт останется фактом: ты ее выгоняешь.

Эди не сомневалась, что в доме никто не спит. С верхнего этажа уже несколько часов доносились слабые шорохи, и хотя Рассел лежал рядом неподвижно, в этой неподвижности чувствовалась приглушенная настороженность, доказывающая, что он бодрствует. Радиобудильник на тумбочке Эди показывал без четверти три, сквозь шторы пробивалась полутьма летнего города. Спал только кот, свернувшийся аккуратным шерстяным пончиком в ногах кровати. К остальным обитателям дома, рядом с Эди и над ней, сон не шел.

Она повернула голову на подушке и посмотрела на Рассела. Он лежал на боку лицом к ней, закрыв глаза. Его волосы, как всегда, длинноватые, были взлохмачены, но, к счастью, еще не начинали редеть. Он дышал носом, размеренно и ровно, губы были плотно сомкнуты. Даже в темноте Эди видела, что Рассел и вправду стареет красиво — без уродливых морщин и отвисшего брюшка, и хотя делает вид, что на внешность ему наплевать, не позволяет себе распускаться. Лежа рядом, он казался совершенно настоящим — тем человеком, которому можно доверять, потому что он именно такой, каким выглядит. А выглядел он мужчиной, человеческим существом, от которого Макс, муж Вивьен, отличался настолько, словно явился с другой планеты.

В сущности, Макс всегда забавлял Рассела. И если уж говорить начистоту, к чувствам Вивьен к мужу Рассел относился куда снисходительнее, чем Эди. Однажды, когда Макс явится в гости в пальто из верблюжьей шерсти, Рассел оказал ему более радушный прием, чем удалось Эди, позволил ей сколько угодно язвить насчет манер торговцев подержанными автомобилями, но ее примеру не следовал. Рассел считал, что если Вивьен счастлива с этим человеком, ничего другого от него не требуется. Иногда Эди восхищала выдержка Рассела, но чаще просто бесила.

Она протянула руку и коснулась его.

— Расс…

— Ммм… — отозвался он, не открывая глаз.

— Ты не спишь?

— Умм.

— По-моему, мальчишки тоже…

— Мы тут ни при чем, — ответил он.

— Мэтт, наверное, думает о Рут, а Ласло — об Освальде.

— Наверное.

Эди взяла его за руку.

— Сегодня звонила Вивьен.

— Ммм?

— У них с Максом закрутилось по новой.

Рассел открыл глаза.

— Правда?

— Ага. Да еще как. Свидания, цветы, клятвы, что теперь все будет по-другому.

— А вдруг и вправду будет.

— Ты же знаешь Макса…

Рассел зевнул, прикрывая рот, пожал пальцы Эди, втянул руку под одеяло. И снова закрыл глаза.

— Может, он изменился, — пробормотал он.

— Вот и она так говорит.

— Может, она права.

— Надеюсь, — ответила Эди, — потому что она разрешила ему вернуться.

Рассел приоткрыл один глаз.

— Флаг ей в руки.

Эди придвинулась к мужу.

— Она из своего коттеджа ни ногой. Говорит, что другой дом ей не нужен. Макс возвращается к ней.

— Ну да.

— Рассел, ты послушай. В коттедже Вивьен живет Роза. Роза живет у Вивьен в комнате для гостей.

Рассел разом открыл глаза и поднял голову.

— О Господи…

— Вот и сейчас она там, — продолжала Эди. — Поужинала с Вивьен, которая пообещана приготовить что-нибудь особенное, подольститься на свой манер, а потом объявить, что выставляет Розу за дверь.

Рассел застонал и перекатился на спину. Эди увидела, что он смотрит в потолок.

— Я все думаю о ней, — призналась Эди, — представляю себе, как она лежит в постели, через стенку от Виви, которая чуть не прыгает от радости. А Роза лежит и гадает, что же ей теперь делать, куда деваться, как признаться нам, что у нее опять неприятности.

Рассел промолчал. Он поднял руку, почесал бровь и снова опустил ее.

— Послушай, я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, — сказала Эди. — Знаю, как тебе трудно. И помню, что ты не этого хотел. Но мне невыносимо думать о том, каково сейчас Розе, невыносимо знать, что она убеждена: ей некуда идти. Это выше моих сил. — Она помолчала и заключила: — Я хочу хоть немного помочь ей. Хочу сделать первый шаг сама, избавить ее от этой необходимости. Хочу сказать, что она может вернуться домой.

Глава 13

— Один на последний ряд, пожалуйста, — попросила Рут. — Как можно ближе к краю.

Молодой кассир, явно удивленный тем, что Рут заняла место у окошка еще до открытия, сообщил, что в центре есть места получше за ту же цену.

— Знаю, — кивнула Рут. Сегодня она надела черную холщовую панаму и темные очки, посмотрев на себя в зеркало перед выходом из дома, уныло подумала, что похожа на японскую туристку. — Не сомневаюсь, что они гораздо лучше, но мне будет удобнее с краю.

Кассир вздохнул и протянул ей билет. За ним, на задней стене, висела афиша с увеличенной зернистой фотографией, на которой Эди и Ласло смотрели друг на друга, повернувшись в профиль к зрителям, а под ними был составлен коллаж из неясных лиц других актеров, занятых в спектакле. Рут отметила, что Черил Смит выглядит и держится так, что по сравнению с ней другие женщины сразу начинают казаться мужеподобными.

Она взяла билет:

— Благодарю…

Молодой кассир кивнул. В этом театре было не принято произносить избитые и банальные фразы вроде «приятного вам просмотра». За спиной Рут с улицы уже заходили другие будущие зрители, среди них вполне могли оказаться родные Эди, в том числе и Мэтью, и хотя Рут явилась сюда именно для того, чтобы хоть мельком увидеть его, она понятия не имела, выдержит ли эту встречу. Склонив голову так, чтобы волосы двумя крыльями упали на лицо из-под шляпы, она торопливо направилась к дверям зрительного зала.

Он был совершенно пуст. Правда, до начала спектакля оставалось еще полчаса, но эта пустота вызвала у Рут чувство беспомощности. Прокравшись вдоль стены, она нашла свое место в дальнем углу. Если Мэтью придет, то наверняка со своими близкими, и естественно, они займут места в центре, ближе к сцене, и Мэтью будет занят разговорами и премьерой матери, поэтому ему и в голову не придет оглядеть небольшой зал и заметить среди жителей Северного Лондона незадачливую подражательницу Йоко Оно, всем своим видом подающую знак: не замечайте меня! Но если он все-таки обернется и увидит ее, придется с ходу решать, как откликаться на его реакцию. Каково ей будет, если он не узнает ее? А если узнает, но предпочтет игнорировать? Или узнает, не станет игнорировать и скажет что-нибудь, но не то, что она жаждет услышать? Искать ответ на все три вопроса было, конечно, ужасно.

Бесполезно твердить себе, что напрасно она явилась сюда, думала Рут, склоняясь над программкой и невидящими глазами пробегая театральное резюме Эди. Вопрос не в том, надо было приходить или нет, а скорее, в желании — остром, доходящим до потребности. Рут не сомневалась, что, созерцая затылок Мэтью два часа подряд и зная, что они дышат одним и тем же воздухом, она восполнит запасы топлива в своих эмоциональных цистернах настолько, что продержится еще несколько дней, еще неделю. Увидев его, просто увидев издалека, она убедит себя, что, в сущности, не сделала ничего плохого, не она виновата в том, что он ушел, не ей недостает женственности или других качеств, обязательных для женщины.

«Мне казалось, — написала Лора из Лидса, — что Мэтью всегда одобрял твои карьерные стремления».

Рут не ответила. Она могла бы написать: «Одобрял. И до сих пор одобряет», но этим она спровоцировала бы вопрос «так в чем же дело?», на который не знала ответа. Найди она ответ, думала Рут, бегло просматривая список мелких телевизионных ролей Эди, сейчас она не пряталась бы в заднем ряду, а сидела бы среди родных Мэтью, спокойно и уверенно занимала место его подруги, одобренной всей семьей. Глаза защипало от наворачивающихся слез. Она сглотнула. Хватит жалеть себя, свирепо сказала она самой себе, хватит плакаться. Ты сама решила прийти сюда — значит, справишься и с последствиями. Какими бы они ни были.

— В семнадцатом веке, — объяснял Рассел Розе, — в театрах не было фойе. По-моему, они появились только во времена Гаррика. Зрители шли по улице, входили в узкие двери, пробирались по темным коридорам, и вдруг — раз! — оказывались в ярко освещенном зале. Представляешь?

Роза не слышала. Ее отвлекали дядя Макс, вырядившийся в двубортный блейзер с белыми джинсами, и мысли о Бене, который пообещал прийти и привести Наоми, но до сих пор не явился, значит, все-таки поддался тени сомнения, которая слышалась в его голосе.