Гид по чаю и завтрашнему дню - Лора Тейлор Нейми

Я ставлю готовые сэндвичи на гриль.

– Затем Стеф соскочила, и я уже не хотела никуда ехать. Так что у меня не было никаких эпичных планов, если ты это хотел спросить.

– Нет, я не это хотел спросить. – Он опускает один локоть на стол. – Я бы не стал такое спрашивать, потому что это не мое дело и это было бы подло с моей стороны.

– Я отвечу на этот или любой другой вопрос. – Santo cielo, слова сами слетают с губ. Я вытягиваю квадратный лист пергамента, чтобы завернуть сэндвичи Ориону с собой. Я проигрываю в голове последние десять секунд и понимаю, что Орион Максвелл – подлый гений; он устраивает допросы лучше любого моего родственника. Я знаю их уловки. Но Орион… берет меня на слабо? По коже бегут мурашки от любопытства и брошенного вызова. Это заманчивое блюдо, перед которым я не могу устоять. – Продолжай.

Голубые глаза, как гладкий мрамор.

– Андре. Ты все еще его любишь?

Мои легкие сдуваются. Я чувствую жар, сто градусов от гриля с жарящимися на нем сэндвичами. Я любила Андре несколько лет. И я пыталась сохранить чувства к нему. Привязать их к себе, пока он не вернется, так же как и Стефани. Но пока я скучала по нему и хотела снова быть вместе, я не сверялась с сердцем, чтобы проверить, работают ли мои старания. Сегодня, спрятавшись в моей кухне и спокойствии своего города, Орион задает этот вопрос. Каждая влюбленная девчонка сказала бы «да», быстро и не раздумывая. Да! Я все еще люблю Андре. Разве не должны были эти слова машинально сорваться с языка?

Но нет.

– Андре все еще в моем сердце. Я питаю к нему чувства, но теперь они другие, словно изменили форму. – Эти слова я произношу, не успев глазом моргнуть. – Я знаю, каково это – влюбиться. Однако не уверена, что знаю, каково это – разлюбить. – Abuela никогда меня этому не учила. И она покинула мой мир прежде, чем я успела спросить.

Его губы изгибаются в легкой улыбке, он кусает щеку изнутри. Орион берет кусок пергамента, начинает складывать его и разглаживать линии сгиба.

– Я говорил девушке, что люблю ее, но это было давно. И когда мы расстались – по ее инициативе, – он кивает, – мне было плохо. Но я заметил, что в конце концов могу думать и заниматься другими вещами, не вспоминая первым делом о ней. Она была в моем сердце, как ты и сказала, некоторое время. Затем все меньше и меньше, а сейчас ее и вовсе там нет.

После последнего изгиба он показывает бутон тюльпана из оригами.

– Так что, когда ты перестанешь думать об Андре, ты сразу это поймешь. – Он кладет тюльпан в мои руки.

Я сижу и задумчиво разглядываю поделку.

– Наверное, ты прав. И это очень мило; где ты научился оригами?

Орион берет второй лист пергамента.

– Ты не одна, кто научился паре трюков у отличной женщины.

Я оглядываю его с ног до головы в поисках намека на грусть, но ничего не нахожу. Он работает с детским энтузиазмом, придавая листку форму очередного тюльпана.

– Твоя мама научила тебя этому, что бы ты мог, скажем, впечатлить девушку на свидании? – спрашиваю я, потому что я тоже desgraciada. Подлая.

Он даже не смотрит на меня.

– Твоя abuela научила тебя делать эти невероятные сэндвичи, чтобы ты могла заставить желудок любого парня сделать сальто?

– Нет, – отвечаю я сквозь смех. – Не обязательно для этого. Но если моя еда вдохновляет на импровизированную акробатику, я только рада.

– Вот тебе и ответ. – Он кладет второй тюльпан мне в руки, и моя улыбка расцветает, как розовый букет.

Я настроена по-другому спустя чуть больше месяца. В Западном Дейде я бы даже глаз от книжки не подняла из-за громких голосов, доносящихся через стены. Здесь я подскакиваю и смотрю в окно. Теперь я знаю этих людей, их формы и силуэты. Джулс и Флора стоят в церковном дворике с тремя парнями, но это точно не Орион, Гордон или Реми. Я тянусь к оконной ручке, но вспоминаю, что оно скрипит громче, чем самая высокая нота оркестровой трубы. Я выбираю другое окно.

Подхожу, открываю створку и прислушиваюсь. Я не вижу их отсюда, но знаю, что это говорит Джулс:

– Давно ждете, парни? Несколько минут или часов?

– Если бы ты разблокировала наши номера, мне бы не пришлось…

– Что бы тебе не пришлось, Эванс? – Это снова Джулс и… ох! Рот и его компания.

– Ты можешь меня выслушать, черт возьми?

– Они не говорят, что «Голдлайн» плохи, – вмешивается Флора. – Группа отличная, но…

– Не сейчас, Флора. И вы до сих пор не подписали контракт с «Норт Форк» не из-за меня, – говорит Джулс.

– Черта с два! Они слышали «Дрозда». Ты и я. Такой звук им нужен. – Еще более резким тоном говорит Рот. – Я не позволю, чтобы твои детсадовцы лишили меня такого шанса.

Вау. No me gusta – мне это не нравится. Прежде чем я успела подумать, стоит ли, я уже делаю. Застегиваю куртку поверх футболки оверсайз и легинсов, которые накинула для разговора с Пилар по FaceTime. Только теперь сестре придется подождать.

Я надеваю шлепанцы и крадусь вниз. Между квартирой Уолласов и фойе придумываю стратегию, чтобы сгладить щекотливую ситуацию, не усугубив ее. Мой план машинально приводит меня на кухню. Мой извечный боевой штаб.

Быстро, как молния, я хватаю остатки того, что приготовила для Джулс с Реми, и коробку печенья с фруктовой начинкой, которые испекла, пока свинина томилась целый день. Стеллажи все еще полные, хватит на два дня даже после того, как Орион сточил целую горсть перед уходом.

Я выхожу через боковую дверь; дюжина вариантов трагического развития событий проносится у меня перед глазами. Но я все равно иду. Спина прямо, в руках печеная амуниция, я подхожу к компании и игнорирую пять озадаченных лиц. Разговор прерывается. Я показываю Джулс бумажный пакет.

– Приготовила их, затем услышала, что ты здесь. Кубинские сэндвичи, как и обещала. – Я бросаю взгляд на часы. – Реми уже освободился? Я имею в виду, что в твоем холодильнике они будут целее, чем в моем.

– Э-э, да. Спасибо. Он… гм-м… освободился. – Джулс тянется к сэндвичам, как в замедленной съемке. Ее лицо, словно новая песня. Робкая мелодия замешательства поверх гармонии, повторяющей: «Я знаю, что ты делаешь».

Бросив короткий взгляд на Флору, я вижу ее мышиный взгляд и позу, скромнее, чем предвидела. Я открываю коробку бабушкиного любимого печенья – такое мягкое;