Графиня Гизела - Евгения Марлитт

Как и все искусные в дипломатии люди, отправив успешно стрелу к цели, сейчас же меняют тему, так и она не замедлила переменить разговор.

Приказав одному из лакеев найти брошенный зонтик, она с улыбкой призналась, что «ужасно была напугана».

– Да и неудивительно! – добавила она. – Я видела Лесной дом – он производит такое же впечатление, как и его хозяин: с одной стороны, он кажется жилищем сказочного принца, с другой, даже гораздо более, – логовом какого-нибудь северного варвара… Кто знает, какое прошлое у этого человека, – даже попугай его кричит о мщении.

Она замолчала.

Из Лесного дома пришли люди, чтобы унести собаку и перекопать то место, где она лежала. Они подняли животное так бережно и осторожно, как будто бы это был труп человека.

– И как же любил его барин! Геро был ему добрым товарищем, – сказал один из пришедших лакею, который тут стоял. – Однажды он его спас от разбойников. Барин этого не забыл – он вернулся домой бледный как смерть… И старина Зиверт чуть не воет, он так привык к Геро за эти две недели!

Дамы стояли недалеко и слышали каждое слово.

При имени Зиверта баронесса с презрением отвернулась и отправилась к накрытому столу, усевшись за него. Она принялась лорнировать падчерицу, которая медленно шла с госпожой фон Гербек, в то время как люди со своей ношей возвращались в лес.

– Кстати, Гизела, – обратилась она к подходившей девушке, – скажи мне, не сердясь, почему ты одеваешься так странно и до такой степени бедно?

На молодой графине было платье точно такого же покроя, как и в тот день, когда она каталась на лодке, – разница была лишь в цвете. Нежно-голубое, без всякой отделки, оно походило на мантию с широкими, закрытыми рукавами, складки ложились кушаком, охватывавшим талию. Розовая белизна плеч сквозила через прозрачную материю, которая плотно облегала девственный стан; черная шелковая лента сдерживала русые волосы, зачесанные назад. Как видите, наряд этот мало походил на парижский туалет a la Watteau, но девушка похожа была в нем на эльфа.

– Ах, и Лена вечно горюет об этом, ваше превосходительство, – пожаловалась гувернантка. – Но я уже давно перестала говорить об этом.

– Вы этого и не должны были говорить, госпожа фон Гербек, – прервала ее строго Гизела. – Не вчера ли вы еще уверяли одну из наших судомоек, что большой грех быть тщеславной?

Улыбка заиграла на губах баронессы, гувернантка же вспыхнула при этом напоминании.

– И я была вполне права! – продолжала она с жаром. – Эта глупая, бессовестная девчонка купила себе круглую соломенную шляпку, точь-в-точь как моя новая!.. Но, милейшая графиня, возможны ли подобные сопоставления?.. Это непростительно с вашей стороны! Да, да, это опять одна из ваших колкостей!

– Я надеялась тебя увидеть в том восхитительном домашнем туалете, который я тебе выслала из Парижа, мое дитя, – сказала баронесса, не обращая внимания на сетования гувернантки.

– Он мне слишком короток и узок – я выросла, мама.

Испытующий взгляд черных глаз мачехи скользнул по лицу девушки.

– Он сделан именно по той самой мерке, которую Лена сняла при моем отъезде, – сказала она протяжно и в то же время с едкостью. – Надеюсь, ты не желаешь меня уверить, милочка, что в такое непродолжительное время ты так переменилась?

– Я никогда ни в чем не желаю тебя уверять, мама, и потому должна также тебе сказать, что этого платья я никогда бы не носила, даже если бы оно было мне в пору, – я не терплю ярких цветов, тебе известно это, мама. Красную кофточку я подарила Лене.

– Хороша будет горничная в дорогом кашемире! – вскричала баронесса, под насмешкой желая скрыть досаду. – На будущее я остерегусь что-либо выбирать без твоего разрешения, душечка… Но я позволю себе заметить: к столь изысканной простоте в такой молодой особе, как ты, я всегда отношусь с недоверием – по-моему, она не более не менее как лицемерие.

На лице Гизелы мелькнуло презрение.

– Я буду лицемерить? Нет, для этого я слишком горда! – сказала она спокойно.

Это редкое спокойствие в таком молодом существе невольно наводило на сомнение, было ли оно следствием врожденной мягкости характера или же источник его лежал в преобладании разума над чувством.

– Я нисколько не отвергаю твоего желания быть одетой к лицу, – продолжала она далее. – Другие могут украшать себя, повинуясь моде, но я этого не сделаю!

– А, так ты, моя маленькая скромница, убеждена, что так тебе более идет? – вскричала баронесса, лорнируя падчерицу с головы до ног с выражением презрительной иронии.

– Да, – отвечала Гизела без смущения и не колеблясь, – мой вкус говорит мне, что прекрасное должно заключаться в простоте и благородстве линий.

Баронесса громко засмеялась.

– Ну, госпожа фон Гербек, – сказала она с едкостью, обращаясь к гувернантке, – интересные сведения приобрело это дитя в своем уединении – мы вам будем очень благодарны за это!..

– Боже мой, ваше превосходительство! – вскричала госпожа фон Гербек с испугом. – Я нисколько не подозревала, чтобы графиня вдруг могла показать себя с такой легкомысленной стороны! Никогда, я могу в этом поклясться, я не видела, чтобы она смотрелась в зеркало.

Баронесса сделала ей знак замолчать. На дороге от озера показался министр.

Нельзя было сказать, чтобы его превосходительство был в хорошем расположении духа.

Из-под глубоко на лоб надвинутой соломенной шляпы взгляд его устремлен был на женскую группу.

Во время разговора Гизела стояла у дерева и механически держалась за ветвь; рукав платья откинулся назад, поднятая рука была обнажена – эта характерная поза была полна благородного девственного спокойствия.

– Смотрите, жрица в рощах друидов! – саркастически вскричал министр, подходя ближе. – Что за фантастический вид у тебя, дитя мое!

Бывало, подобные шутки всегда сопровождались тонкой и доброй усмешкой, на этот же раз ее сменило выражение какой-то апатичности. Он поцеловал руку супруги и сел рядом с ней.

В то время как госпожа фон Гербек разливала шоколад, баронесса рассказала супругу о происшествии с владельцем завода, ограничившись при этом сообщением о выстреле в собаку и не упоминая ни слова о поступке Гизелы.

– Господин, как видно, желает окружить себя романтическим ореолом, – произнес министр, отстраняя поднесенный ему шоколад и зажигая сигару, – Разыгрывает роль оригинала и хочет, чтобы заискивали перед ним с его миллионами, но все это исчезнет, как только приедет князь; богач желает быть представленным, как рассказывают, и тогда мы его увидим поближе.

Говоря это, он казался очень рассеянным, мысли его, очевидно, были заняты другим.