Мой бывший враг - Елена Алексеевна Шолохова

хоть и запрещал себе, стыдил, повторял раз за разом, что не должен. Но воображение само издевательски рисовало образ успешного парня с кучей достоинств, который потом оказался ещё и героем – спас её, за что я ему, конечно, искренне благодарен. Против воли я так и видел в мыслях, как они общаются почти каждый день, смотрят друг на друга, как мы когда-то. И тут я, беспомощный калека, связывающий её по рукам и ногам. Самолюбие, конечно, отчаянно противилось, но пора уже было признать горькую правду – я был просто жалок на фоне этого Руслана, про которого Таня так не хотела говорить. Да что уж, долго скрывала его существование. А когда он вдруг всплывал, так неловко пыталась замять разговор, отмахивалась, привирала. Но я давно знаю, что врать она не умеет. У нее даже голос и интонации меняются и выдают ее с головой. Так и тут.

Нет, я знал, что там ничего нет, на сто процентов был в ней уверен, даже несмотря на эту ложь. Она себе этого не позволит. Просто потому что такой она человек. Никогда не изменит, не предаст, не оставит. Даже если разлюбит, устанет, измучается со мной таким. Забьет на собственную жизнь, но будет тянуть эту лямку. В смысле, меня… ущербного.

Только от этого становилось ещё хуже. Я понимал, что она меня жалела. Жалость сквозила во всем, в словах, в поступках, извинениях. И врала про этого Руслана, потому что жалела. И эта жалость угнетала и унижала. Хотя с этим я бы мог справиться, как привык к темноте.

Однако невыносимее всего было осознавать, что я для нее обуза, что отравляю ей жизнь. Она ведь и не жила по-настоящему. Училась, работала, ещё и ухаживала за мной. Я чувствовал, какой измотанной она была. Приходила поздно и такая уставшая, что даже говорила еле-еле. Вяло, потухшим голосом.

Я, как мог, конечно, помогал, что-то делал по дому, но мог ничтожно мало. Для меня даже что-то найти в ее доме становилось целой задачей. Да и помощь моя оборачивалась часто вредом. Вечно я что-то ронял, ломал, разбивал.

Один раз нечаянно смахнул и раздавил какую-то вещицу, видимо, очень для неё ценную. Таня даже не сказала, что это было. Она лишь вскрикнула: «Стой!». Но под ногой уже хрустнуло. Она кинулась собирать, а потом полчаса плакала в ванной, включив воду, чтобы я не слышал. Но, по иронии судьбы, слышать я стал как сова. Каждый шорох, каждый самый тихий звук теперь улавливал. Впрочем, я читал когда-то, что организм всегда компенсирует потерю одного рецептора усилением другого.

Вот я и слышал, как она горько рыдала из-за меня, и проклинал собственную ничтожность. Еще хуже было оттого, что она ни словом меня не упрекнула. Вышла из ванной и с деланной легкостью сообщила, что ничего страшного, это был пустяк, не о чем и говорить. Короче, опять меня пожалела. А лучше бы всё высказала…

Каждый день я думал о том, что лишаю её нормальной жизни, но не представлял себе, как самому без неё жить… Наверное, если бы не этот эгоизм, я смог бы уйти раньше. И не было бы той страшной ночи, когда я слушал откровения её подруги: он – обуза, Руслан сделал бы тебя счастливой…

Как же я ненавидел себя за эту немощь, но еще больше – за слабость. И понял, что раз люблю, то должен отпустить её. Не ломать ей жизнь, не утягивать в болото, где оказался сам.

Как же тяжело, просто невыносимо, было от неё отказаться. Да и Таня сама, своими словами и слезами, рвала душу в клочья. Сам не знаю, как пережил тот день, когда приехал домой после нашего разговора. Мне казалось, что я убил и её, и себя. Потом думал, конечно, о том, что это сейчас так плохо, потому что рвать всегда больно. Но теперь она свободна. Она сможет жить полноценной жизнью, сможет быть счастлива с тем, кто её достоин…

В тот же день или на следующий – у меня все дни слились в одну сплошную черную полосу – позвонили из реабилитационного центра. Сообщили, что у них какие-то предновогодние скидки для клиентов, если я вдруг захочу продолжить у них лечение. Мне было все равно на скидки и лечение, но именно тогда я вдруг осознал, что остался совершенно один. Даже отец последнее время не звонил, а когда я набрал его сам, он сказал, что занят, но потом, как будет время, обязательно перезвонит. Я в общем-то не из тех, кто жаждет постоянного общения, но вот это всепоглощающее, беспросветное одиночество… оно показалось страшным. Как тупик. Или даже смерть.

Я записался на следующий день. Там же в Центре мы встретились с Элей. Знаю, что Таня ей невзлюбила, но я был рад встрече. И она – тоже.

Правда, на другой день случился казус. И не первый раз со мной теперь такое. Я где-то оставил телефон и забыл, где. Обшарил всё, но не нашел, ну и не поехал в Центр, потому что не смог вызвать такси. Так Эля приехала сама, забеспокоившись, почему пропустил сеанс. Мы разговорились о том о сем. Чай попили. И уже когда прощались в дверях, она вдруг сказала:

– Дим, а ты слышал о таком докторе Ли Цинхэ? Он – китаец и он – волшебник. Это я на полном серьёзе тебе говорю. У него своя методика. Я сама у него работала раньше, затем в наш Центр перешла, потому что здесь и нагрузка меньше, и платят больше. Но если по-честному, то от его сеансов толк будет гораздо лучше. ЦНС и опорно-двигательный аппарат – это прямо его… Он в этом бог, вылечивал и поднимал даже безнадежных. Помню, к нам мамочка привозила дочку из Красноярска, она родилась слепой. Врачи сказали, что ничего нельзя сделать. Так вот у Ли Цинхэ после десяти его иголочек девочка стала видеть. Представляешь? Мальчик еще тоже был после аварии неходячий. Ли за три курса поставил его на ноги. Попробуй, а? Хуже-то точно не будет.

Мне терять нечего, я согласился.

– Хорошо.

– Слышал бы ты себя! Ты так сказал, типа «да, да, да, только отвяжись», – расхохоталась вдруг Эля.

– Да я правда не против, – заверил её я.

– Ну и отлично! Тогда… завтра я работаю до вечера, а вот послезавтра я тебя к нему свожу. Ну там просто очередь, запись, поди, до весны. Желающие же