Цесаревич Вася (СИ) - Шкенёв Сергей Николаевич

— Я не спрашиваю, куда он завёл! Я спрашиваю, куда подевался ваш авангард!

Вот так орать на генералов — оскорбление. Но Ван Цзинвэй проглотил его, хотя и затаил обиду. Император предупреждал, что прикомандированные английские наблюдатели могут себя так вести, и что пока это нужно терпеть. Вот когда-нибудь потом, пусть даже через много лет…

— Авангард умер, господин полковник. Мы предполагаем, что они столкнулись с русскими пограничниками.

— Если не ошибаюсь, до границы ещё двенадцать миль. Мы на китайской территории, генерал.

— Расскажите это русским, господин полковник. Их пограничные наряды углубляются на нашу территорию на пятьдесят-шестьдесят ли, объясняя это тем, что им так удобнее.

— Вы хотите сказать, генерал, что две тысячи человек авангарда были уничтожены обычным пограничным нарядом?

— Там было всего двести человек, господин полковник. Остальные из магически изменённых крестьян.

Полковник мысленно застонал и был готов биться головой о стену, если бы нашёл таковую в шёлковом шатре китайского генерала.

Он и раньше знал, что взвод английских солдат с лёгкостью разгонит китайский полк, но ведь русские пограничники не ходят взводами? То есть, всё не просто плохо, а катастрофически плохо?

— Ваши дальнейшие действия, генерал?

— Не беспокойтесь, господин, я уже отдал приказ на отступление.

— Как отступление? Почему отступление? Вы должны перерезать железную дорогу.

— Должен, — китайский генерал радостно улыбнулся. — Но ваши дирижабли так и не подвезли артиллерию, а я не могу рисковать подданными моего императора, преодолевая подготовленную оборону превосходящего противника.

— Вы же сказали, что это всего лишь русские пограничники!

— А если там засада и нас ждёт вся их застава? — радостная улыбка генерала сменилась на победную. — Это ваша разведка ошиблась, и я не желаю платить… хм… да, платить!

Англичанин поморщился, услышав откровенный намёк. Понятно, что эти обезьяны и шагу не сделают без взятки, но нельзя же требовать столь нагло. Конечно, недорого берут, но доля самого сэра Уильяма в сэкономленных средствах существенно уменьшается.

— Двести фунтов, генерал. Или вы предпочитаете гинеи?

— Я предпочитаю серебряные шиллинги, господин полковник, — Ван Цзинвэй не удержался и в нетерпении потёр ладони. — Десять тысяч шиллингов!

— За такую сумму я могу купить в личное пользование сразу четыре дивизии. Предлагаю двести пятьдесят фунтов, и вы продолжаете наступление.

— Вы умеете уговаривать, господин полковник, и за восемь тысяч серебряных шиллингов я продам вам две дивизии. Покорнейше прошу простить, но четырёх у меня нет.

— Восемь тысяч, то есть, четыреста фунтов? Это дорого, генерал.

— Из уважения к вам, даже из искренней любви к вам, господин полковник, готов уступить до семи тысяч.

— Триста фунтов, и это окончательное предложение.

Ван Дзинвэй хлопнул в ладоши, и в шатёр на коленях вполз его секретарь. Или адъютант, сэр Уильям за много лет так и не удосужился научиться развираться в структуре китайской армии:

— Составим договор, господин полковник?

— Зачем?

— Но вы же покупаете у меня дивизии? Как я буду отчитываться перед императором без подписанного договора?

Полковник подумал, и кивнул. Бюрократия, есть стихия непреодолимой силы даже для этих обезьян.

Спустя каких-то шесть часов необходимые бумаги были составлены, переписаны в четырёх экземплярах на двух языках, и наконец-то подписаны. Ван Дзинвэй украсил договоры большими серебряными блямбами на шёлковых шнурках, а сэр Уильям Лоуренс приложил свою печатку к капелькам расплавленного сургуча и приказал сопровождающим его морским пехотинцам принести сундучок с серебром. Ну а то, что проба этих монет давно уже… впрочем, это неважно.

— Итак, генерал, вы готовы к наступлению на русскую территорию?

— Я? — удивился пересчитывающий шиллинги китаец. — Почему я?

— А кто?

— Вы, господин полковник. Никто другой не посмеет командовать вашими дивизиями.

— Э-э-э…

— Но вы всегда можете нанять этого недостойного Ван Дзинвэя за какие-то жалкие три тысячи шиллингов.

— Чёрт побери!

— А ещё за десять тысяч этот недостойный Ван Дзинвэй готов обеспечить снабжение ваших дивизий продовольствием, господин полковник.

— Что?

— Но мой император не может кормить ваши войска за свой счёт, господин полковник.

— Да как вы… — сэр Уильям задохнулся от гнева, не в состоянии закончить фразу.

— Отказываетесь? — удивился китайский генерал. — Но это и в самом деле недорого.

— Чтобы я…

— Ну, как хотите. А теперь позвольте откланяться, господин полковник, этот недостойный Ван Дзинвэй торопится в столицу, чтобы припасть к ногам обожаемого императора и доложить о вашем отказе.

— Тысячу фунтов за всё! — сдался полковник.

— Подпишем договор?

— В задницу ваш договор, переходите в наступление, генерал.

— Как скажете, господин полковник.

Глава 13

Хлебнувший фронтового лиха солдат ценит уют, пусть даже временный, в окопе или землянке. А если случилось такому солдату остановиться где-нибудь более чем на три дня, то можно не сомневаться, что обустроится он с максимальными удобствами. Тут и скворечники военно-полевых сортиров сами собой появятся, и чугунные печки, и от кухни запахнет гречневой кашей с тушёнкой и луком. А в командирском блиндаже внезапно образуется кадушка с фикусом и с обязательными торчащими из земли папиросными окурками. Вот, кстати, загадка природы — никто и никогда не видел, чтобы кто-то тушил там папиросы, но они обязательно появляются. Говорят, будто даже в Генеральном Штабе такое случается с пугающей регулярностью.

На столе у командира роты пепельница из срезанной наискось гильзы трёхдюймового снаряда. Рядом коробка с «Герцеговиной Флор» и зажигалка.

— Угощайтесь, господа офицеры и прапорщики.

Аполлинарий Григорьевич Куликовский отдёрнул протянутую было руку от дорогущих папирос и достал из кармана трубку. Оно и правильно, в блиндаже вместе с командирами дирижаблей и нижегородскими драгунами чуть ли не сорок человек, и на всех одной коробки не хватит.

Именно летунам и был задан следующий вопрос:

— Что с ремонтом?

Уже знакомый Красному подполковник с голубой выпушкой на форменной бекеше нервно дёрнул щекой и смял мундштук папиросы:

— Плохо с ремонтом, Павел Алексеевич. Нам бы ещё недельку, и девять дирижаблей из шестнадцати поставим в строй. Полный ход не дадут, но восемьдесят километров в час…

— А сегодня?

— Сегодня только один, да и то не могу дать гарантии, что он будет способен проштурмовать маршевые колонный китайцев или их лагерь. Вы же, Павел Алексеевич, скорострельные пушки не вернёте?

— Пулемёты тоже не отдам, — кивнул Ротмистров. — Их только вчера вечером на позиции с превеликим трудом перетащили.

— Вот про позиции я и хотел сказать, — подполковник бросил в пепельницу испорченную папиросу и взял из коробки новую. — Вы можете гарантировать, что китайцы будут колотиться башкой в нашу линию обороны, а не обойдут её стороной? Какой смысл переть на пулемёты через минные поля, если можно сместить направление удара? Как показывает карта, в десяти километрах восточнее есть удобная для прохода долина, и ничто не помешает…

— Как это ничто? — перебил подполковника ротмистр Жуков. — А приказ императора? Вы, Леонтий Сергеевич, никогда не сталкивались с китайцами, кроме как в ресторане «Харбин»?

— Какое это имеет значение, Георгий Константинович?

— Очень даже большое, — усмехнулся Жуков. — Вот вы готовы пожертвовать жизнью ради выполнения приказа Его Императорского Величества?

— Разумеется, ведь я давал присягу.

— А устав?

— Что устав?

— В нём указано, что при всей вашей готовности отдать жизнь за Веру, Царя и Отечество, гораздо предпочтительнее, если это сделают наши противники.

— И всё равно не понимаю вас, Георгий Константинович, — признался подполковник.