За гранью Разлома - Алиса Мак

Место действительно неплохое. Приветливые люди, большая территория, речка рядом, всегда есть чем заняться.

– Тогда едем туда? – не слишком уверенно спросила Рада.

– Туда. Но сначала нужно набрать воды, у нас почти не осталось. Крюк небольшой. Здесь рядом есть местечко, куда я обычно заезжаю от памятника.

* * *

Вытащив автодом из леса, Миша уверенно направил его через заброшенный городок, вновь на окружённую лесом трассу и дальше. Макс сидел рядом, пристально вглядываясь в дорогу. Он не привык занимать пассажирское сиденье, доверять себя и свою судьбу посторонним, но сейчас за рулём был Миша, и Макс так и не сумел найти ни одной адекватной причины не довериться ему.

За креслами грустно топтался брошенный Слава. Ему не досталось места впереди, а диван, на котором они завтракали совсем недавно, снова оккупировала играющая с блохастой кикиморой Рада. Каждый раз, когда автодом подпрыгивал, проезжая по побитой жизнью дороге, Кот грустно вздыхал. Макс молча ждал, когда тому надоест.

Надоело примерно через полчаса. Очередной раз грустно вздохнув, Слава взъерошил свои и без того лохматые волосы и подошёл к дивану. Макс слышал, как он, осторожно присев с краю, начинает болтать:

– Однажды я видел, как пять таких кикимор сожрали упыря.

– Разве они едят упырей? – удивилась Рада.

– Да нет вроде. Я не очень понял, что они не поделили, но эти мелкие разорвали упыря в клочья так, что он уже не встал. Смотри, видишь, какие клыки?

– Ага!

Рада явно была не против поговорить о кикиморе.

– Здорово, что ты можешь с ней общаться. – Кот даже не пытался скрыть зависть, впрочем, завидовать по-чёрному он, кажется, совершенно не умел. – Я вот вообще низшую нечисть не понимаю, даже когда проваливаюсь.

– Проваливаешься?

На месте Славы Макс предпочёл бы держать в тайне подобный дефект, однако Кот, похоже, в самом деле гордился им.

– Ну, у меня это, болезнь такая или типа того. Душа плохо в теле держится и иногда на закате или в особые дни вываливается, а если рядом большая нора нечисти, я туда попадаю и могу там бродить. Но даже так болтать только с чертями в основном и выходит, ну и с этими, всякими, которые к ним близко. Только этим надо давать разрешение, а это может, ну, плохо может кончиться. Я ж не повязанный ни с кем, меня почти все сожрать хотят, душу в смысле. Но это им сложнее, чем когда есть тело, да и я не дурак. Один раз я почти продал чёрту глаза, но потом я его обманул. Короче, это весело. У меня там каких только приключений не было!

О том, что принципа возвращения в своё тело он до сих пор не понял, Кот предпочёл умолчать. Максу вдруг до одури захотелось вмешаться и рассказать, какое приключение было у него, когда как-то вечером Слава рухнул ему под ноги трупом и отказался шевелиться. Чтецу пришлось таскать при себе бездыханную тушу Кота около четырёх дней, проклиная всех и вся и истово молясь, чтобы тело его напарника не сдохло за время отсутствия души. Вернувшись назад, Слава сожрал почти все имеющиеся у них запасы и бодро заявил, что это было ещё недолго. Макс тогда почти пожалел о том, что связался с этим типом. Почти.

Впервые они встретились в апреле, на одной из отвратительно людных, на взгляд Макса, стоянок. Макс, в очередной раз оставшийся без напарника, остановился там на перезарядку и держался в стороне от остальных не только из обычной осторожности: ему были неприятны их беззаботные лица. Несколько грузовых фур с охраной, какие-то цивилы, возвращающиеся из южного поселения, где они зимовали, пара охотников-одиночек и целый отряд от Инквизиции. Для того, чтобы сделать общество ещё более отвратительным, не хватало разве что Мотыльков и Томкиного мужа.

Кот появился к вечеру. Пешком выполз с полей, волоча за спиной слишком большой для него под завязку набитый рюкзак. Сверху на свою кошачью толстовку он нацепил не подходящий ему по размеру вывернутый мехом наружу тулуп. Смахивая со лба выступающий от жары пот, он приставал к мирно болтающим у общего костра людям, просил поделиться едой и водой и с широкой улыбкой на лице рассказывал о том, как неделю тащился пешком через лес.

Макс не приближался к общему костру, но от своей машины неплохо слышал, о чём говорили собравшиеся. Кота узнал кто-то из Инквизиции, и его накормили, а потом просто перестали обращать на него внимание. Тогда-то заскучавший Кот и нашёл Чтеца.

Макс шугал его, как паршивого котёнка, весь следующий день, пока ждал очереди на заряд. За это время он успел узнать, что Кота зовут Славой, что он не имеет ни родных, ни друзей, охотится уже два года и даже убил кого-то из Серебряных. В Инквизицию его не взяли, видеть напарником не хотели. А ещё у него душа вываливалась из тела. Выслушав столь привлекательное резюме, Макс решил, что скорее завяжет с охотой, чем свяжется с кем-то подобным.

А вечером Кот незаметно подобрался к скучающему у своей машины Чтецу и вдруг заявил:

– А я знаю, кто ты.

– Вот как? – среди новичков Макса знали немногие.

– Я знаю Ящерку, а она знает Осьминога, он говорил ей о тебе. Говорил, что ты умеешь читать печати. Ящерка тебя искала.

Ящерка нашла Чтеца и получила от него то, что хотела, ещё осенью.

– И что с того? – спросил Макс, а Кот, покопавшись в многочисленных карманах, нашитых на его штаны, сунул что-то ему под нос.

– А то, что ты Чтец, значит, ты можешь это прочитать. Можешь же, да?

– Обычно я прошу за это плату, – проворчал Макс, отстраняясь, когда вдруг увидел, что` суёт ему под нос приблудный парнишка, которой в свои неполные двадцать два выглядел максимум на семнадцать.

Это была печать. Большая, как крышка от классической банки, выкованная из потемневшего от времени металла печать. Макс никогда в своей жизни не видел ничего подобного: печати всегда писали, выжигали или вырезали на чём-то. Малейшие движения руки мастера имели значение, и воспроизвести эти движения при ковке было попросту невозможно. Заворожённо глядя на печать, Чтец протянул к ней руку, но Кот резво отскочил назад.

– Переведёшь? – недоверчиво спросил он.

– Где ты это взял?

И Кот рассказал ему ту бредовую историю с болотными огоньками в совершенно сухом лесу, за которыми он попёрся, наплевав на всё, что говорил ему дед, и – вероятно, за наглядную демонстрацию его суицидальных наклонностей – был награждён самой невозможной печатью, которую Макс встречал в