Пиратка Карибского моря. Черный Алмаз - Ирина Измайлова

Рей и О'Коннел, видимо, представили себе этакую перспективу и тоже, хотя и с изрядным опозданием, засмеялись. Бэкли, однако, лишь грустно усмехнулся:

— Я понимаю тебя, Рони. Действительно, странная получилась бы встреча. Но неужто ты думаешь, что человек, который так тебя любил, смог бы донести?..

— Я давно уже не думаю о людях плохо, милый дядя Генри! — воскликнула Вероника. — Просто предпочитаю считать себя еще хуже. Это правда! А о встрече с Робертом Мейнардом я подумаю. Но до этого у нас еще много-много дел.

Видя, что леди Дредд торопится отдать нужные приказания своим людям и больше не расположена к долгим беседам, падре Патрик простился и направился к выходу. У террасы губернаторского дома в отличие от дома адмирала Дредда в Чарлстоне не было внешней лестницы, поэтому монаху пришлось пройти через второй этаж, спуститься на первый и уже оттуда выйти на пыльную улочку, где каменные ограды были сплошь увиты такими же пыльными гирляндами дикого винограда. На них висели уже провяленные солнцем кисти.

Начинался октябрь, но жара, царившая в тот год все лето, с наступлением осени не ослабела. Дожди прошли, не принеся желанной прохлады, и вновь сделалось сухо. На море начались осенние шторма, однако в устье реки Блэк-Ривер царил штиль, ветер поднимался здесь лишь по утрам да порой вечером, взметая вихри пыли и разгоняя кур, миролюбиво искавших корм прямо посреди улиц, — днем здесь проезжали телеги, груженные маисом, на земле оставалось немало зерен, и куры считали их по праву своими.

Вероника догнала монаха уже за воротами высокой каменной ограды.

— Я как следует не простилась с вами, падре!

— Ну что ты, дитя мое! — Улыбка вновь показалась на обветренном лице бенедиктинца, только на этот раз она показалась девушке тревожной. — Ты же пожелала мне доброго пути.

— Этого мало! — Леди Дредд неожиданно для себя взяла жесткую руку падре Патрика и сжала в своей руке. — Я ведь ни разу по-настоящему не благодарила вас за все, что вы сделали для всех нас… для всех таких, как я!

— А что такого особого я сделал? — искренне удивился добросердечный монах. — Доносы не пишу? Ну, так и губернатор, и все здешние власти очень мирно уживаются с пиратами. Только я не беру денег. Беру, но не для себя, а для обители и лишь у тех, кого не считаю законченными негодяями.

— В таком случае я, как еще не законченная негодяйка, тем более должна вас благодарить. Вы единственный служитель Церкви, кто молится о нас, причем не за мзду, а думая о наших грешных душах!

— Но ведь это — долг, возложенный на меня Господом! — пожал плечами падре. — Как могу я не исполнять Его повеления?

— О, только не говорите, что все исполняют этот долг так же, как это делаете вы!

Монах ласково сжал руку девушки и заглянул ей в глаза:

— Почти все, милая леди! Почти все, кто бы и что бы вам ни говорил. Да, и мы, служители Божии, всего-навсего люди. Мы тоже подвержены страстям, искушаемы, а значит, тоже грешны. И все же близость к ежедневно происходящему в алтарях чуду святой мессы не может не менять даже самую опустошенную душу. В большинстве своем священники, монахи действительно верующие люди, хоть враги Божии и пытаются из века в век внушить пастве, что это не так, и всячески опорочить служителей Церкви. Увы, многие из нас грешны фарисейством, и это мешает таким пастырям искренно молиться за самых заблудших чад Святой церкви. Я не таков, возможно, оттого, что был военным, оттого, что сам убивал людей. Я знаю, что такое каяться в убийстве, пускай даже и вынужденном. Поэтому мне легче молиться за разбойников. Я сам почти разбойник.

Вероника покачала головой:

— Это очень большая разница, святой отец: убивать на войне и убивать во имя грабежа.

— А на войне мало грабят? — Улыбка падре Патрика вновь обезоружила и успокоила девушку. — Присяга освобождает воинов от необходимости каяться в том, что они стреляли во врагов. Но освобождает ли от ответственности за убийство? И кто больше заслуживает оправдания: пираты, которые получали патенты английского правительства, разрешавшие нападать на испанские корабли, или тот, кто вступил на этот преступный путь ради воздаяния, ради отмщения за совершенное некогда страшное зло?

— Это вы обо мне? — спросила Вероника.

— Не только. Думаешь, ты одна каялась мне в том, что встала на преступный путь ради мести? Таких исповедей я выслушал немало. Не знаю, кто был до конца искренен, а кто все же хоть немного, но лгал? Богатство, знаешь ли, сильно искушает душу.

Она вспыхнула:

— Вы… Вы думаете, что я…

— Нет! Ты говорила и говоришь правду.

Несколько мгновений Вероника колебалась. Краска и бледность вновь сменили друг друга на ее щеках. Потом она тихо произнесла:

— Падре! То, что я сейчас узнала… У меня возникли такие страшные сомнения, что я боюсь в них признаться!

Монах неожиданно вновь взял ее за руку, привлек к себе и провел ладонью по растрепанным черным кудрям.

— Не признавайся, дочь моя. Я догадываюсь, какие мысли пришли тебе в голову. И не советую сразу гнать их прочь. Ты можешь все это проверить. Только прошу: не поддавайся сразу же ни гневу, ни отчаянию. У тебя есть цель, верно? Осуществи ее, тем более что это осуществление послужит ко всеобщему благу. Со всем остальным разберешься потом. И, кто знает, возможно, ты поймешь, что твои нынешние сомнения и не стоят того, чтобы, закончив одну войну, начинать новую?

Несколько мгновений Вероника молчала. Поднявшийся ветер снова растрепал ее волосы, и она досадливо пригладила их, досадуя, что забыла по обыкновению подвязать лентой.

Мимо стоявших в ворот девушки и монаха проскрипели одна за другой четыре груженные маисом телеги. Они катили от монастыря, где монахи, завершив второй в этом году сбор урожая, продавали зерно служащим плантаций. Оно предназначалось для рабов и надсмотрщиков.

Ослов, тащивших телеги, вели под уздцы пеоны, голые по пояс, в широкополых тростниковых шляпах. Завидев монаха, а с ним грозного капитана флибустьеров, слава которого им была хорошо известна, они разом сняли шляпы и поклонились. Вероника ответила небрежным кивком, монах начертал в воздух крестное знамение.

— Падре! — проговорила Вероника. — Вы всерьез верите, что моя жизнь может исправиться? Повернуть назад? Что после всего происшедшего я смогу стать той, кем была прежде?!

— Всерьез? — переспросил монах. — Всерьез не верю. Я говорил совсем не о том. Когда ты выходишь в море?

— Утром.

— Хорошо. Тогда позволь мне благословить тебя.

Леди Дредд вздрогнула и невольно отшатнулась.