Мартиролог. Дневники - Андрей Тарковский

Большего счастья от соприкосновения к чистому, удивительному и прекрасному искусству я не испытывала никогда в жизни. Спасибо Вам. Да хранит Вас Бог».

«Дорогой Андрей Арсеньевич,

Как-то не принято у нас писать незнакомым (или — малознакомым) авторам — мы, конечно, многое теряем от этой нашей разобщенности.

Не сочтите мой отклик запоздалым — природа Вашего „Зеркала“ такова, что его воспринимаешь не сразу целиком, а понемногу вспоминаешь и „дозреваешь“ днями и неделями. (Кстати, пусть Вас не огорчает, не тревожит, если кто-то уходит, не досмотрев, — многие потом признаются, что хотели бы увидеть еще раз, я слышал такие признания.) Вещь получилась необычайно плотная, без пауз, некогда вздохнуть, она тебя сразу, с эпиграфа о мальчике-заике, крепко ввинчивает в кресло и держит под высоким напряжением.

Это очень русский фильм — и значит, не переводимый на иной язык, на иное мировоззрение, его невозможно пересказать, невозможно сформулировать — формулировке поддается лишь наиболее кричащее: вот, скажем, дорогая мне особенно мысль, что мы тогда себе уготовили чудовищный Архипелаг, когда впервые подняли руку на зверя, когда обманули его доверчивость, предали смерти или мучению. Но и эта идея не головная, а чувственная, ее формулируешь уже задним числом, так как Вы заставляете верить всерьез, что вначале было не слово, вначале было кино.

Это фильм авторский, фильм Тарковского, а не кого-либо другого, — больше даже, чем „Иваново детство“ или „Рублев“ („Солярис“ я, к сожалению, не видел); даже хроника воспринимается так, будто она Вами же и снята. В фильме не-Вашем пушка, сваливающаяся в воду с понтона, выглядела бы потерей „матчасти“, у Вас же — получается гибель живого существа, не менее страшная, чем трепыхание раздавленной птицы.

Повторяю, всякий пересказ — беспомощен; в любой кадр столькое вложено и так прочно сплавлено, что мы б занялись безнадежным делом, пытаясь разъять неразнимаемое, — толкуя, скажем, о сплетении философских магистралей, об особом даре интимности, откровенности или о тех приемах, какими создается загадочное, поражающее нас — да Бог мой, какими приемами выражена смертная тоска бунинского мужика оттого лишь, что „журавли улетели, барин!“.

Может статься, Ваша картина стала бы понятнее, физически доступнее широкому зрителю, будь она чуть стройнее организована, ведь стройность композиции еще никому не навредила, — но, однако, с какой стати мне болеть за другого зрителя, когда я сам полонен, обрадован, наполнен и живу этой картиной, когда она стала моей!

Хочу попросту Вас поздравить и пожелать душевных сил на будущее.

Г. Владимов

9 февраля, 1975

P. S. Извините, что пишу на машинке, почерк корявый. Г. В.»

С «Идиотом» еще ничего не ясно. Ермаш будто умер. Пронесся слух, что все им недовольны и поэтому его снимут. Если бы! (А кого назначат?!) Был вчера у Черноуцана в ЦК. «Советовался». Он поможет «пошебуршать».

С Захаровым договорился так (в связи с его неуверенностью насчет Солоницына и административными трудностями): с сентября начнем репетировать «Гамлета» с Солоницыным, если тот согласится на договор. Если роль и спектакль удадутся — Захаров берет его к себе в театр. Надо срочно поговорить с Толей.

Сценарий по Гофману не вытанцовывается.

Накануне майских праздников был у Черноуцана. Хотел, чтобы он помог мне устроить свидание с Сусловым. Но как-то ничего из этого не вышло-он (Ч.), наверное, не может этого. Тем не менее, он предпринимает кое-какие шаги. Буду звонить ему после 10 мая. И все-таки мне хотелось бы написать письмо Брежневу или Суслову чтобы раз и навсегда определиться. Надо попросить Колю и Лёву [Оникова], чтобы письмо не завалялось.

В Прибалтике (в Таллине) хотят совместную с ФРГ поставку «Доктора Фаустуса» Т. Манна. Это, конечно, к заработку не будет иметь никакого отношения.

Вот я и снова в Мясном. Приехал несколько дней тому назад. Здесь — рай. Лариса засеяла весь огород. Дел, конечно, очень много — и с домом, к зиме, и прочих тоже хватает. Лара работает без устали, говорит, что у нее — активный отдых.

В Москве почти ничего не произошло. «Зеркало» идет в ленинградском «Великане» с большим успехом. Начинаю репетировать «Гамлета» в театре имени Ленинского комсомола. Гамлет — Солоницын, Офелия — Чурикова.

Итальянцы собираются пригласить «Зеркало» на праздник «Униты» в Рим. Интересно, сможет ли Ермаш отказать итальянской компартии в этом? По поводу «Идиота» ничего нового.

Договорился со Стругацкими насчет «Пикника». Познакомился с Борисом. Он тоже милый, но умничает, не в пример Аркадию. Он, видимо, идеолог. Аркадий же рабочий и симпатяга. Хотя здесь тоже не так уж просто.

Здесь в ближайшее время я должен написать либретто к «Жанне д’Арк» и сценарий (к концу июля) по Гофману для Таллина. Что-то он у меня не получается этот сценарий. Нет конструктивной идеи.

Хамраев и вообще «Узбекфильм» ведут себя как-то неопределенно: у них, кажется (или даже в Госкино), возникли какие-то замечания. Саша в Москве и будет этим заниматься.

Я уже месяц в Мясном, но за стол не садился. Отдыхал (условно), возился на огороде, по дому, — здесь не работается пока.

На следующей неделе надо начать строить сарай. Наверное, придется пригласить Володю Акимова помочь. Наследующей неделе начнем перестраивать часть террасы, 15 кв. метров из 45, комнату, где можно будет жить зимой.

Сад внизу огородили, осенью надо будет сажать деревья. Весь месяц стояла засуха, все выжгло, трава мертвая, словно солома. Огород приходилось поливать почти каждый день. Сегодня на рассвете вдруг, после двух суток северного ветра, пошел дождь. Небо обложило. Днем перестал, а к вечеру снова сеет.

Надвигается кошмарное время, 1-го сдавать Гофмана, а у меня — ни строчки.

Да, Ермаш потребовал «расширенную, 8-10 страниц, заявку» на «Идиота». Может быть, сдвинулось.

Лариса, узнав, что я получил телеграмму, задержала письмо, которое я написал на имя Ермаша:

«26 июня, 75

Уважаемый Филипп Тимофеевич!

Прошло много месяцев с того дня, когда Вы обещали дать мне ответ на просьбу о моей следующей постановке.

С тех пор я для Вас перестал существовать. Я мот быть Вам неприятен как частному лицу — но Вы лицо официальное — Председатель Госкино СССР — т. е. ведомство, которому принадлежу и я.