Благословенная тьма - Дмитрий Черкасов

И, словно мало было сделанного, пошел и принял самую позорную, бесславную смерть.

По сути своей, много худшую, нежели мученическая смерть на кресте!

У Христа - страдания, принятые от чужой руки, хотя бы и добровольно; у Иуды же - самоубийство. Чей позор больше? Кто принял на себя грехи мира - Христос ли? И в чем это выразилось? В чем же искупление? А вот Иуда - тот да: повесился - раз, Бога предал - два. Кому за всю историю человечества удавалось нагрешить больше?

Не низший ли он? А если он низший, то не наречется ли высшим и не воссядет ли в Царствии одесную Отца?!

Голос Ликтора уже звенел, как струна. Он весь наполнился силой, даже помолодел; глаза метали молнии, и было ясно, что он искренне верит во все, что изрыгает.

Как ни странно, как ни чудовищно, но сила его убежденности отчасти передалась протодьякону.

Тот не то чтобы полностью согласился, но позволил шевельнуться червяку сомнения, не тронул этого червяка, оставил жить.

Пантелеймон почувствовал, что смертельно устал. Казалось, что Ликтор высасывает из него силы, которыми и укрепляется; из речей его неизбежно следовал один-единственный вывод. Пантелеймон поделился этим выводом в слабой надежде на опровержение:

- Тебе остался сделать последний шаг - оправдать сатану.

Ликтор поморщился:

- Ты и вовсе глуп, как я погляжу. Сатана давным-давно оправдан. И вовсе не мною, ибо я слаб и ничтожен, а Тем, Кто неизмеримо выше меня. Ну, ты догадался, я надеюсь. Это всего-навсего четвертая ипостась.

- Думаешь, что сказал новое слово в христианской теодицее? Напрасно…

- Ничего нового - и при чем здесь теодицея? Бог не нуждается в оправдании.

Перечти писание и убедись сам. Возьми хотя бы вот это, из Ветхого Завета: «Напал злой дух от Бога на Саула» - Первая Книга Царств. Или вот это: «И разрушил города, потому что напал на них ужас от Господа» - Вторая Книга Паралипоменон. А то еще обратись к Книге Иова, где Бог заключает пари с сатаной, споря о душе Иова, и отдает праведника на растерзание своему якобы извечному оппоненту. И Новый Завет не забудь, где Иисус говорит, что ни один волос не упадет с головы человека без ведома Бога - как же так?! Сатана - исправный служитель Господа, краеугольный камень, который отвергли строители и который будет положен во главу угла.

Он, как-никак, является первым архонтом, любимцем, Утренней Звездой…

- Ну да - «О, как ты пал, Утренняя Звезда»…

- И что из того? Пал, выполняя Высочайшую волю. Это ли не подвиг служения?

- Ошибаешься, он пал по своей воле…

- Чушь городишь. Ангелы статичны, свободная воля только у человека.

- Где ты это нарыл? И что это за архонт? Ты снова опираешься на еретиков, цитируешь апокриф Иоанна!

- Дурак ты… Апокрифы не суть ересь, это в позднейшие времена они стали считаться чем-то ложным и потому не вошедшим в окаменевший канон. А прежде они были сокровенным знанием, доступным лишь посвященным… В чем, по-твоему, заключается первородный грех Адама и Евы?

Челобитных предпочел ответить приглашением:

- Сказывай первым, а я послушаю…

- А тут и сказывать нечего. Они вкусили от древа познания добра и зла. До того же момента не существовало ни первого, ни второго, все было едино, и все пребывало в Боге. Они же разделили это единое, выделив для себя доброе и дурное, и тем отреклись от Бога…

- Надо же! А я-то, темный человек, всегда считал, что грех заключался в непослушании.

- Да какое непослушание?! Им Бог попустил ослушаться, Он все знал от века - то, что было, и то, что будет. Кто пустил змея в Эдем? Откуда он там взялся? Кто вообще такой этот змей? Ты знаешь, что, согласно тому же Юнгу, змей, наряду с рыбой и камнем, - символ Христа?

- Мне нет дела до вымыслов мирского психиатра.

- А, ну-ну. А вот китайцы называли его даосом.

- До китайцев мне нет дела тем более.

- Это меня не удивляет. Тебе ни до кого нет дела.

Пантелеймон не стал с этим спорить и осведомился:

- Где же тогда свободная воля? Где этот Божий дар? Где подобие человека Богу, если все предрешено?

- Свободная воля - сугубо в незнании будущего.

- Это как же понимать?

- Да очень просто! Все и в самом деле предначертано, да человеку не ведомо, скрыто от него. Поэтому он всякий раз якобы сам решает, куда ступить, но каждый шаг его при этом предопределен заранее. Такой вот, если угодно, парадокс. Бог парадоксален. Ты и этого не знал?

- Наконец-то, - усмехнулся протодьякон. - Добрался-таки до парадоксов. А то уж больно гладко у тебя все и понятно. Ответь тогда мне на последний вопрос: кому ты здесь служишь? Богу или сатане?

Он не заметил, как сам перешел с Ликтором на «ты». Надежный залог доверительных отношений!

Ликтор тяжело вздохнул и посмотрел на него с состраданием.

- Вижу я, что говорить с тобой бесполезно. Но все же отвечу, повторю заново: я служу Единому Богу, не разделяя добра и зла, - по мере моих скудных способностей.

Могу ошибиться и потому неустанно молю Его наставить меня на правильный путь и простить невольные прегрешения.

- Тогда я не понимаю, почему ты так озаботился лесной нечистью и зомбированными зуевцами. Если все это от Бога, то противостоять этому - великий грех. Да что там - тогда вообще вся наша Секретная Православная Служба - от лукавого, организация вредная и непокорная Божьему промыслу! Зачем нам с кем-то сражаться?

Зачем сражаешься ты? Или попутно неустанно молишься за противника?

Ликтор изобразил недоумение и развел руками:

- Сам-то понимаешь, о чем спросил? Неужто не догадываешься? Ну и бардак же у тебя в голове…

- Растолкуй тогда мне, непонятливому.

Хозяин терпеливо ответил:

- Я делаю это ради сохранения православного Отечества. Эта цель неизмеримо мельче служения Богу во всей полноте, но Отечество есть, а значит - оно Ему угодно, и я стараюсь, чтобы оно не погибло. Прав я или нет - то мне неведомо.

Парадокс вступает в силу: мне приходится делать выбор, делая шаг. Пусть дьяволы от Бога, но для Отечества они вредны; всегда приходится - когда иного выбора нет - вставать на чью-то сторону. Ты, видно, решил, что из моих слов вытекает полное бездействие. Это не так. Сидеть, сложа руки, - тоже грех, хотя некоторые ошибочно принимают это за благочестивое смирение. Я сделал свой выбор, и Бог мне судья. Если Ему будет угодно, чтобы Отечество погибло за свои многочисленные прегрешения, то так тому и быть, однако сейчас судьба его мне неизвестна, и я продолжаю выполнять предписания Службы, заложенные в уставе. А насчет молиться - да, ты прав. Я и за бесов молюсь.

Повисла тишина. Ликтор встал, подошел к окну, отдернул ситцевую занавеску в цветочек, выглянул на улицу.