Истопник - Александр Иванович Куприянов

помнишь, как в пионерском лагере?! Мы с Инкой, подружкой, до двенадцати ночи не спали, потом, крадучись, пошли на вторую половину барака. Видим, на диванчике, в коридоре, лежит наша классная руководительница Шурыгина. Косоглазая ведьма. Химию преподавала. Мы так ее звали за глаза, ведьма. У нее оба глаза косили. Диванчик как раз посередине между нами и мальчишками… Караулит! Нам показалось, что Шурыгина спит. Пробираемся на цыпочках. И вдруг видим, что Шурыгина смотрит на нас. И первый раз ее глаза не косят! Как мы испугались. Я до сих пор забыть не могу!

– А потом вы на Дальний Восток переехали?

– Халхин-Гол начинался. Отца отправили в командировку. Сначала в Иркутск, потом в Хабаровск.

Зина плотнее прижалась к Захару.

Стало слышно, как где-то, кажется, что совсем неподалеку, залаяли сторожевые псы.

Какой все-таки злобе обучили люди собак.

Захар думал.

Теперь они с Зиной тоже в лагере. Только собирают не клубнику и не персики. И дневная норма выработки у них другая. Сторожит их не химичка Шурыгина. Летёха Василий в новой гимнастерке. А коридорчик, по которому они пришли навстречу друг с другом, называется Дуссе-Алиньским тоннелем. Стройка-500. В скале, на вечной мерзлоте и среди дремучей тайги. Сильно испугаешься, когда встретишься взглядом с Френкелем, начальником Бамлага. А бояться им теперь не надо. Потому что теперь их двое.

На зоне главное не остаться одному.

Очень трудно выживать одному.

Как затравленному волку в тайге.

Зина продолжала:

– Шурыгина была хуже следователя! Один пацан, фамилия Кадочников, как у артиста, играл все время на спор. В коридоре поставили настольный теннис. Кадочкин в пинг-понг мог проиграть шаровары, сандалии и даже обед. Он был неповоротливый, толстый и очень высокомерный. Наверное, с испугу. Он как бы снисходительно разрешал нам издеваться над собой. Мы его прозвали Кадочка. Однажды он сидел на обеде, в столовой, и пил компот. Суп и котлеты проиграл. А есть ведь всегда хотелось! Шурыгина вычислила тех, кто лишил Кадочникова пайки. Выгнала их из лагеря. Это было так позорно. Исключили из рядов участников соцсоревнования по сбору клубники в колхозе имени Кирова! Шурыгина ворвалась к нам в комнату: «Признавайтесь! Кто пил водку?» Как-то она учуяла запах алкоголя. Никто не признавался. И тогда она построила нас в коридоре и сказала, что никто не ляжет спать до тех пор, пока один не признается. Мы уже падали с ног. Нинка Батюкова заплакала и призналась. Врач ей выписала настойку протирать прыщи. Батюкова была сильно прыщавая. На лбу, на щеках, на подбородке. Вот она их и протерла. Микстура, наверное, была на спирту, и Шурыгина учуяла. Нинка не хотела признаваться, потому что пацаны и так ее доставали.

Дразнили Вулканом страсти.

В спальне, когда вернулись, Батюковой устроили темную. И я ее тоже била.

Зина заплакала. Заскулила, как собачонка:

– Захарушка, ты только поверь мне! Я никогда… Слышишь, никогда больше я не обижу ни одного доходягу. Я никогда и ни в чем не признаюсь куму! И втемную бить никого не буду.

Она затихает на груди Захара.

Прижавшись друг к другу, они засыпают.

Захару снится сон. А может, и не сон вовсе.

Хрип овчарок. Собак еле сдерживают на поводках проводники. Псы тянут изо всех сил, встают на дыбы. Языки свисают из пастей и трепещут, как языки пламени в лампадах. Захар слышит стук солдатских сапог по дощатым, в щелях, полам барака. Шмонают бетонщиков.

Надзиратели нехорошо щерятся, расталкивая спящих зэков.

Контролеры и конвоиры ищут какой-то список. Проходят ряды вагонок.

Специальным распоряжением по ГУЛАГу сплошные нары в бараках перестроили на многоярусные, вагонного типа. Отсюда и вагонка.

Коротко отвлечемся от сна Захара.

И поясним подоплеку организованного по-новому жизненного пространства заключенных. Знаменитый приказ народного комиссара внутренних дел Лаврентия Павловича Берии № 00640 от 1944 года «О проведении работ по дальнейшему улучшению жилищно-бытовых условий содержания заключенных» был не так прост, как покажется с первого взгляда. С временно оккупированных территорий страны в лагеря на восток хлынуло сразу около миллиона человек. Их надо было как-то размещать. Наседкин, начальник ГУ-ЛАГа, в 45 году докладывал: во время войны жилая площадь в бараке на одного зэка составляла один квадратный метр.

Представили?! Один метр…

С введением вагонки, а потом и третьего яруса сидельцы получили почти по два метра. Два на два – квадратная могилка.

Впрочем, ни квадратных, ни других могилок в ГУЛАГе часто вообще не было. Просто сбрасывали мертвых, всех вместе, в длинный и глубокий ров.

Поэтому наше сравнение с квадратной могилой хромает.

И насчет двух метров на одного зэка Наседкин (как всегда) преувеличил. Вот две подлинные справки-характеристики Нижне-Амурского ИТЛ за подписью капитана Леутова. Одна справка с разъезда Кукчу – лагпункт № 109. Другая – лагпункт № 108, село Черный мыс, Комсомольского района. Все та же стройка-500. По первой справке: средняя обеспеченность жилплощадью на 1 марта 1952 года – 1,5 метра. По второй – 1,4 метра. Это, понятно, у зэков. У вохры и в первом и во втором лагпунктах всё в порядке. Приводим справку:

«Рядовой и сержантский состав размещен в рубленой казарме 164 квадратных метра, что составляет на одного человека 4 квадратных метра. В казарме есть культуголок, комната для чистки оружия, к-хранения личных вещей. Офицерский состав обеспечен квартирами».

По очереди, повторяясь почти слово в слово, докладывают вышестоящему капитану Леутову младший лейтенант Повзнер – 108-й лагпункт и старший лейтенант Казаков – лагерный пункт № 109, с разъезда Кукчу. Причем на Черном мысу у Повзнера солдатская казарма чуть похуже. Она меньше на двадцать квадратных метров.

Все-таки полтора – это не два. Как докладывал Наседкин Сталину. И здесь по 50 сантиметров недодали зэкам.

Обыск по взметнувшимся к потолку, а где-то и прямо под крышу вагонкам стало проводить труднее.

Солдаты прошли первый ярус, второй – ничего…

Наконец третий. И тоже пусто.

Две коротких заточки, нож-выкидуха, кисет с махоркой и нательный крестик.

Вот и весь улов.

Летёха взъярился.

И вовсе не Летёха он уже, а старший лейтенант. Значит, Старлей.

Летёхой мы его по привычке называем.

Выгнал зэков-бетонщиков на улицу, построил.

Примораживало.

Старший лейтенант скомандовал:

– Фаланга, на колени! Руки перед собой!

Принесли связки наручников. Работяг заковали.

Новый поворот в жизни зэков!

Час прошел, другой… В небе, на морозе, мигали звезды. Захар побежал вдоль стоящих на коленях: «Ребята, отдайте список! Я сам передам!»

Кто-то из строя сунул ему бумагу.

Оказалось, не список даже, а прошение, пересланное из женского лагпункта для сбора подписей. Зэки и зэчки обращались в правительство с просьбой строящуюся станцию назвать именем Гладышевской, начальницы женского лагпункта, погибшей в штольне.

Ее вспоминали как святую.

Зэки вообще любят всякие легенды. И окружают ими себя.

А до начальства стройки дошло, от стукачей, другое: контингент якобы собрался жаловаться в Президиум Верховного Совета! Собирают подписи.

Ну… И пошел шмон!

Захар сунул прошение в руки Летёхе, стоящему под фонарем.

Тот быстро пробежал