Медведки - Мария Галина

Я тоже, получается, пришелец, что ли? Или нет, я несчастный доверчивый землянин в ментальном плену у инопланетных захватчиков. А вот Сметанкин — никакой не Сметанкин, он на самом деле черно-зеленый инопланетный монстр. А что, по-моему, вполне логично получается. А сейчас их миссия выполнена, бояться им нечего, и я вот-вот увижу все в истинном свете. Всю эту венерианскую мразь.

Я зажмурил глаза. Вот открою глаза, освободившись от ментального контроля, а между гостями ходят мокрые блестящие монстры.

Но когда открыл, то в остром свете белых ламп передо мной, как розовый воздушный шарик, маячило, всплывая и покачиваясь, очередное незнакомое лицо. Еще один родственник.

— Вы кто? — спросил я. — Тимофеев или Доброхотов?

— Я Цыдыпов, — сказало лицо, — Иван Доржович Цыдыпов.

— Тоже родственник?

Вроде никаких Цыдыповых я Сметанкину не измышлял.

— Нет, — он вздохнул и переместился. Теперь он стоял рядом со мной, я видел аккуратно подстриженный черный висок и большое азиатское ухо. Точно, не мой родственник.

— Тогда кто?

— Видите ли, — сказал Цыдыпов, — все достаточно сложно. Ваша прабабушка, урожденная Скульская, вторично вышла замуж.

— Да, — согласился я и покачал бокалом, отчего пузырьки в нем забегали быстрее, — за профессора географии. Хржановского.

— Кржижановского, — поправил он. — Станислав Леонидович Кржижановский, востоковед.

— Знаю, — сказал я, — неоднократно ходил в Тибет. Искал Шамбалу. Не вернулся из последней экспедиции.

— Не Шамбалу, — сказал Иван Доржович, — Шамбала — это для непосвященных.

— Вот как? — сказал я вежливо.

Музыканты перестали играть. Сметанкин взошел на эстраду и что-то говорил в микрофон. Наверное, рассказывал родственникам, какие они у него замечательные. Родственники, постепенно скапливаясь у эстрады, слушали и аплодировали. Цыдыпов остался на месте. Ну да, он вроде сам сказал, что не родственник, ему не обязательно.

Дело явно шло к тому, что распахнутся двери в другой зал и все пройдут к столу. Таблички, надо же.

Куда, черт возьми, подевалась Рогнеда?

— Вы знаете, это очень интересная фигура — Кржижановский. Он ведь был знаком с Гурджиевым. Был, можно сказать, его учеником. В первую свою экспедицию ходил с ним. И с геологом Соловьевым. Слышали что-то о Гурджиеве?

— Что-то слышал, — сказал я.

— Гурджиев искал Агарту. Тогда, в восемьдесят девятом, они вышли из Иркутска. Прошли на юго-запад Тувы, перевалили хребет Цаган-Шибэту, потом вниз по руслу Селенги. В Гоби уклонились от караванного пути. Соловьев погиб в пустыне, но Гурджиев выжил. И Кржижановский, совсем еще молодой, тоже выжил. И вот там...

— Ну?

— У нас, людей, нет слов, чтобы описать все это. Сам Гурджиев пишет об этом очень смутно. Уклончиво. Вы понимаете, там все полно иного смысла. Но они его нашли. Огромный подземный город, населенный сидхами. Нелюдьми. Могущественными, правящими миром.

— Агарту?

Я подвинул ему бокал. Сам я пить больше не мог. Пузырьки шампанского уже, кажется, лопались у меня в ушах. Лопались и гудели.

— Я не пью, — сказал Цыдыпов.

Я забрал бокал обратно.

— Зыкински, — сказал я.

— Что?

— Ну, как бы круто. Прадедушка нашел Агарту. Но вы одно забыли. Одну очень важную вещь.

— Да? — спросил он настороженно. Восточное ухо шевельнулось. Как у волка, ей-богу.

— Вы забыли про Аненербе, — сказал я.

Он резко повернулся ко мне.

— Откуда вы знаете?

— Без Аненербе никак. Всегда должно быть Аненербе.

— Да, — сказал Цыдыпов. — Вы правы. Похоже, Гурджиев во время своих странствий встречался там с фон Зеботтендорфом, мистиком и основателем общества Туле. И профессор, ну, тогда еще не профессор, Кржижановский — тоже. И совместно с Гурджиевым, и позже. Последний раз, скорее всего, в девятнадцатом году, когда им удалось еще раз побывать в Агарте. Эрхарт, спутник фон Зеботтендорфа, вернувшись, забыл человеческие языки. Там, где он был, они не нужны. То, что он пытался рассказать...

— Очень смутно? — предположил я.

— Да. Там, в пустыне, где Время становится Пространством, а Пространство — Временем, он встречался с неведомыми существами. Говорил с ними.

— Очень увлекательная история, — сказал я, — помню, я что-то читал.

— Между национал-социалистами и коммунистами тогда шла настоящая тайная война — кто первым войдет в Агарту. На чью сторону станут сидхи. Но сидхи никогда не бывают ни на чьей стороне, вот в чем дело!

Сметанкин закончил говорить, широко раскинул руки, словно обнимая всех, и соскочил с эстрады. Двери в ресторанный зал распахнулись, и родственники потянулись туда. Я подумал, раз там расставлены таблички, я могу не торопиться, хотя еда остынет. Цыдыпов тоже не спешил — он пренебрегал грубой земной пищей.

— Зато они следят за судьбой избранных. Профессора Кржижановского красные подозревали в шпионаже в пользу немецких мистиков. Насельники Агарты предупредили его. Он пошел к ним. Забрал жену и пошел. И не вернулся. Уверяю вас, он и посейчас там живет. В Агарте времени нет.

— Простите, — сказал я, — а какое вы к этому имеете отношение?

— Я его потомок, — сказал Цыдыпов.

— Профессора Хржановского?

Короткие ноги, раскосые глаза. Золотые зубы. Совершенно не профессорский вид.

— Кржижановского, — поправил Цыдыпов. — Когда он был в первой своей экспедиции... с Гурджиевым... в одном бурятском стане.

— Молодая бурятка? Красавица?

— Не молодая, — сказал Цыдыпов, — и не красавица. Просто так получилось.

— И что? — спросил я. — Иван Доржович, зачем вы мне все это рассказываете?

— Он обещал проплатить поиски пропавшей экспедиции, — сказал Цыдыпов, — я мог бы ему в этом помочь. У нас в семье хранятся некие реликвии. Раритеты.

— Бронзовый Будда?

— Серебряный, — холодно сказал Цыдыпов. — И кое-какие бумаги. Записи. Они нуждаются в расшифровке. В толковании. Но даже при небольшом вложении средств... вы представляете, что это такое — путь в Агарту?

— Почему я?

— Вы имеете на него влияние, — сказал Цыдыпов, — я знаю. В некоторых областях нашему роду дано знание.

Гости окончательно втянулись в обеденный зал. Рогнеды по-прежнему не было видно.

— Иван Доржович, — сказал я, — вы забыли еще и про Китай.

— Что?

— Китай. Эти области издавна были предметом территориальных споров. Китайские шпионы там кишели, как песчаные блохи. В каждой такой экспедиции под видом проводников бурятов... или монголов... Они заводили отряды в пустыню, а там в котел с шурпой... в чай... подкладывали опиум. После этого у несчастных европейцев начинались мистические видения. Потеря ощущения пространства-времени — типичный признак отравления опиатами. Потом начинались галлюцинации. Голоса, вещающие непостижимую истину. Видения. Сорванная психика, расстроенная соматика. У вашего Эрхарта была типичная наркотическая ломка. Он, случайно, вернувшись, лихорадкой не страдал? Боль в суставах, озноб, спутанное сознание?

— Страдал, — неохотно проговорил Цыдыпов.

— Ну вот. Там шпионов на единицу площади было больше, чем коренного населения. Ну и, как результат, китайцы переиграли европейцев. Европейцев вообще легко переиграть. Как дети, ей-богу. Пойдемте к столу, Иван Доржович, в ногах правды нет.

Столы были расставлены буквой «П», обращенной перекладиной к дальней стенке. Гости уже расселись по местам (у каждого рядом с тарелкой лежала карточка с фамилией) и развернули на коленях крахмальные салфетки. Папа сидел рядом со Сметанкиным — по правую руку, напротив входа.

— Агарта связана тоннелями с другими точками силы, — бубнил за моей спиной Цыдыпов, — оттуда можно попасть куда угодно. В затерянный город инков, например.

Но я его уже не слушал, поскольку искал взглядом свое место. Пустых стульев было всего два, и на один из них плюхнулся разочарованный Цыдыпов.

Я сел на оставшийся. Если считать стул Сметанкина точкой силы, то я находился от нее дальше, чем прадедушка Кржижановский от вожделенной Агарты. Зато ближе к выходу. С одной стороны от меня сидела тетя Лиза, оживленно накладывавшая себе в тарелку селедку под шубой, с другой — девочка-подросток. В белой блузке и черной узкой юбке, волосы заплетены в две черные косы. Когда она наклонила голову, я заметил в волосах узкий белый пробор. Как шрам.

— Рогнеда? — сказал я.

Она смыла грим и вынула пирсинг из ноздри, на его месте темнело крохотное пятнышко.

В ответ на мой изумленный взгляд она чуть заметно улыбнулась и прижала палец к бледным губам. Она казалась совсем юной, угловатой и чуть неуклюжей, как почти все тинейджеры, и в ней не было ничего от нимфетки. От готки, кстати, тоже. Пальцы с розовыми ненакрашенными ногтями ломали на дольки мандарин, и острый его запах стоял над нами, напоминая о Новом годе и елке с ватным Дедом Морозом на крестовине.