Статьи и речи - Чарльз Диккенс

Ну, да дело не в том. Я попросил Лошадь сообщить мне ее мнение о вас и все сведения о ее знакомстве с вами. Вот они:

"По просьбе моего высокоуважаемого друга Ворона я хотела бы высказать кое-какие замечания касательно животного, именуемого Человеком. В течение пятнадцати лет я близко и в разных качествах наблюдала это странное существо, а сейчас мною управляет кучер извозчичьей коляски номер двенадцать тысяч четыреста пятьдесят два.

Наибольшее впечатление на протяжении всей моей карьеры на меня производило то сознание собственной ничтожности, которое испытывает Человек по отношению к более благородным животным - я имею в виду главным образом лошадей. Если Человеку удается узнать Лошадь немного получше, он гордится этим куда больше, чем если бы ему удалось познать самого себя - в пределах его ограниченных способностей, разумеется. Он считает это вершиной всех человеческих знаний. Если он научился разбираться в лошадях, то ему уже нечему больше учиться. С некоторой оговоркой то же самое можно сказать и об отношении Человека к Собаке. Мне в свое время часто приходилось встречаться с людьми, но, кажется, я ни разу не видела Человека, который не считал бы нужным для поддержания своей репутации делать вид, что он что-то понимает в лошадях и собаках, хотя бы на самом деле он в них ничего не понимал. И мы излюбленная тема его разговоров. Я убеждена, что о нас говорят куда больше, чем об истории, философии, литературе, искусстве и науке вместе взятых. В деревне мне приходилось видеть бесчисленное множество господ, которые не были способны интересоваться чем-либо другим, кроме лошадей и собак, исключая коров, конечно. И если не ошибаюсь, именно эти господа считаются цветом цивилизации. Мне кажется, больше всего на свете Человек жаждет подражать конюху, жокею, кучеру дилижанса, барышнику или, на худой конец, завзятому собачнику. Возможно, я запамятовала еще какой-нибудь из его идеалов, но если так, я не сомневаюсь, что он тоже связан с лошадьми и собаками, а может быть, с теми и другими вместе. Это - бессознательная дань уважения, которую тиран приносит более благородным животным, и я считаю ее весьма замечательной. Мне приходилось знавать лордов, и баронетов, и членов парламента без числа, которые отказывались от любых других призваний, лишь бы стать посредственными содержателями конюшен или псарни и оказаться покорными игрушками в руках подлинных аристократов этого дела, имеющих к нему врожденный талант.

Все это, повторяю, дань восхищения нашему превосходству, и я считаю ее весьма замечательной. И все же, признаюсь, я до сих пор не могу этого как следует понять. Совершенно очевидно, что Человек посвящает себя нам не из уважения к нашим достоинствам, ибо он им никогда не подражает. Мы, лошади, честнейшие животные, хоть я сама это говорю. Если обстоятельства, например, вынуждают нас выступать в цирке, мы ясно показываем, что все это лишь представление. Мы никогда никого не обманываем. Это ниже нашего достоинства. Если нам дают важную работу, мы выполняем ее со всем усердием. Если от нас хотят, чтобы на скачках мы схитрили и проиграли, имея возможность выиграть, этого добиться не так-то просто: тут уж приходится вмешиваться Человеку и принуждать нас к этому силой. И я не перестаю дивиться тому, как Человек (насколько я понимаю, он принадлежит к какому-то весьма ловкому виду обезьян) вечно превращает нас, более благородных животных, в орудие своей подлости и алчности. Мы так же ни в чем не повинны, как фишки в игре, но эта тварь и тут фальшивит и обманывает.

Всякой разумной Лошади известно, что мнение Человека, будь оно хорошим или дурным, немногого стоит. Но справедливость остается справедливостью, и меня возмущает, что люди имеют обыкновение говорить о нас так, словно мы имеем ко всему этому хоть какое-то отношение. Они утверждают, что такого-то "погубили лошади". Погубили лошади! Даже тут у них не хватает прямоты сказать, что его погубили люди, и вот они честят нас в хвост и в гриву. А ведь мы никогда никого не губили и только постоянно гибнем сами, благородно стараясь исполнить свое полезное назначение в жизни.

Точно так же нас ни за что ни про что считают дурным обществом. "Такой-то связался с лошадьми и погиб". А ведь мы могли бы исправить его сделать из него трезвого, трудолюбивого, аккуратного, порядочного и разумного человека. Ну, скажите, какой вред могли бы мы ему причинить?

Короче говоря, Человек, каким мне довелось его наблюдать, представляет собой бестолковую и самодовольную тварь, которой нельзя доверять и которая вряд ли когда-нибудь станет такой же честной, как более благородные животные. Я сказала бы, что уменье Человека совращать более благородных животных на дурную стезю и компрометировать их своим обществом уступает лишь его искусству выращивать овес, сено, морковь и клевер, которое составляет лучшее из его достоинств. Прихоти его трудно понять, ибо он редко объясняет, чего хочет, и чаще полагается на нашу догадливость. Он жесток и любит кровь - особенно в скачках с препятствиями, и не знает, что такое благодарность.

Но при этом, насколько я могу судить, он нам поклоняется. Он воздвигает на улицах наши подобия (не слишком похожие, хотя и не от недостатка старания) и требует, чтобы его соплеменники восхищались ими и молились им. Как мне кажется, человеческие подобия, помещаемые на спинах этих лошадиных подобий, не имеют никакой важности, ибо среди них я не обнаружила великих людей - если не считать одного, но зато его подобие заказывалось, очевидно, оптом. На мой взгляд, Жокеи, взгромоздившиеся на наши статуи, весьма и весьма неуклюжи, но все же приятно, что Человек хотя бы после нашей смерти признает, чем он был нам обязан. Я полагаю, что, причинив зло какой-нибудь выдающейся Лошади, он после ее кончины устраивает подписку и заказывает на собранные средства скверное ее изображение, каковое и воздвигает на площади для всеобщего поклонения. Я не могу объяснить такое обилие наших изображений в городах ничем иным.

С обычной для Человека непоследовательностью он не воздвигает статуй ослам, которые, хотя они далеко уступают нам в благородстве, все же имеют неоспоримое право на его благодарность. Несомненно, статуя Осла напротив Лошади в Гайд-парке, еще один Осел на Трафальгарской площади и группа меднолобых ослов напротив ратуши в лондонском Сити (если не ошибаюсь, в этом здании помещается муниципальный совет) были бы весьма уместными и приятными памятниками.

Пожалуй, я не могу предложить моему высокоуважаемому другу Ворону никаких иных подробностей, которые не были бы уже подмечены его собственным острым умом. Как и я, он стал жертвой грубой силы и должен терпеливо ждать, чтобы изменился нынешний порядок вещей; возможно, он изменится в блаженные времена, которые уже грядут, - и надо только чуточку подождать".

Ну-с! Как вам это понравилось? Таково мнение Лошади. Скоро вы узнаете также, что думают другие животные. Я снесся со многими из них, и все они точат на вас зубы. Ведь не один я сумел вас разгадать. Рад заметить, что вам никто уже не верит и вас ждет полное посрамление.

Да, кстати, о Лошади: вы не собираетесь воздвигать новые лошадиные подобия? А? Поразмыслите немножко. Ну же! Неужто вам хватает ваших нынешних лошадей? Нельзя ли, потратив тысчонок десять, еще кого-нибудь усадить на лошадиную спину? В наших крупнейших городах уже стоят статуи большинства "благодетелей человечества" (см. объявление). Вы прогуливаетесь по целым рощам великих изобретателей, учителей, исследователей, целителей, укротителей болезней, создателей высоких идей, свершителей славных дел. Так докончите список. Ну же!

Кого вы взгромоздите на седло? Давайте возьмем какую-нибудь из основных добродетелей! Скажем, Веру? Пли Надежду? Или Милосердие? Вот-вот, Милосердию больше всего пристало разъезжать верхом. Возьмем же Милосердие.

А как его изобразить? А? Что вы на это скажете? В виде особы королевской крови? Разумеется. В виде герцога? Еще лучше. Милосердие всегда воплощалось в подобном облике еще со времен некоей вдовы. А ничего другого воздвигать не осталось, ведь все простолюдины, "облагодетельствовавшие человечество", давно уже обзавелись статуями на городских площадях.

Во что же его одеть? В лохмотья? Фи! В мантию? Избито. В фельдмаршальский мундир? Прекрасно! Милосердие в фельдмаршальском мундире (ничуть не пострадавшем от носки) с тридцатью тысячами фунтов общественных фондов в кармане и еще пятнадцатью тысячами фунтов общественных фондов позади него будет представлять на проезжих дорогах простую и ясную правду, делая честь своей стране и эпохе.

Ха-ха-ха! Вы никак не можете удержаться, чтобы не запачкать память скромного, честного, любезного добряка-герцога своим лакейством, а? Ну конечно, - это совсем в вашем духе! У меня в зобу есть три медные пуговицы вношу их все три. Одну - на статую Милосердия, одну - на статую Надежды и одну - на статую Веры. В качестве Веры мы воздвигнем конную статую непальского посланника - он ведь принц. А в качестве Надежды усадим на лошадь бегемота - и получим целую группу.