На берегу Днепра - Порфирий Гаврутто

— Да ты хорошо играешь! — удивился комбат.

— Когда-то играл, а теперь уже забыл все, — смущенно ответил лейтенант.

— Ну уж не скромничай!

— Верно говорю! Забыл многое. — Потом вскинул голову, спросил: — Спеть?

— Можно.

Куско поудобнее уселся на топчане, закинул ногу на ногу, кашлянул, взял аккорд и запел:

Раскинулось море широко,И волны бушуют вдали…

Куско пел хорошо, душевно.

Майор устроился возле печурки и глубоко задумался.

Перед его глазами вдруг всплыл девятьсот восемнадцатый год. Хмурая окраина города Кременчуга. Первые революционные рабочие отряды. Командир отряда, рослый, усатый мужчина в кожаной куртке, часто бывал у них дома, о чем-то разговаривал с отцом. Потом вспомнились ворвавшиеся в дом белогвардейцы, которые на его же глазах схватили отца, стали бить, о ком-то спрашивать, а затем… Майор закрыл глаза. Он вспомнил, как отца вывели во двор, поставили к стенке сарая и расстреляли. Он вспомнил все, с мельчайшими подробностями: испуганные лица соседей, рыдания матери, ее красные, страшные глаза…

А волны бегут от винта за кормой,И след их вдали пропадает, —

тихо закончил Куско. И майор стал думать о женщине, которую любил и которой вот уже два года не решался рассказать о своей любви.

В землянке стало тихо.

Черноусов встряхнул головой.

— А ты знаешь песенку новую… эту… о печурке?

Куско запел:

Бьется в тесной печурке огонь,На поленьях смола, как слеза…

— Разрешите войти? — послышалось снаружи.

— Да, — отозвался комбат.

Подвешенная вместо двери плащ-палатка зашуршала, и у входа появился вымокший до нитки вновь назначенный командир взвода Кухтин.

— Ты что? — спросил его комбат.

— Унтера вам привел! Может быть, побеседуете?

— Где ты его выкопал?

— Сами пришли к нам в роту. Аж восемнадцать человек пришло. Как подняли стрельбу, что сначала даже не сообразил, что к чему. Думаю, откуда их черт взял, а они, оказывается, окруженцы, к своим пробивались, да вышла неудача — на моего Будрина наткнулись. Ну он им и дал жару. Одного только и оставил в живых. Думается, что матерый фашист.

— А ну-ка, давай его сюда! — приказал майор.

Кухтин приподнял плащ-палатку, высунул наружу голову, крикнул в темноту:

— Удальцов! Веди унтера сюда.

Мокрого и всего в грязи унтера ввели в землянку. Высокий, с маленькими острыми глазками на худощавом лице, он стоял посреди землянки и с нескрываемой ненавистью смотрел на Черноусова. Немец был при орденах и, видимо, этим очень гордился. Он даже, как заметил майор, нарочно выпячивал вперед свою грудь, стараясь, чтобы свет маленькой коптилки падал на его висящие на груди три черных креста.

— Садитесь! — сказал ему по-немецки комбат, указав рукою на врытую в землю скамью.

Пленный сел.

— Обыскивали? — спросил Черноусов Кухтина.

— Так точно! Вот его документы.

Майор взял их, посмотрел, потом стал разбирать многочисленные фотокарточки снимавшегося в разных позах унтера. Черноусов уже хотел было отложить их в сторону, но тут одна из них привлекла его внимание. Он пододвинул ближе коптилку, склонился над фотоснимком и долго не мог от него оторваться.

На снимке был запечатлен большой костер из семи коротких бревен с привязанными к каждому из них по человеку, которые также были уже наполовину обгорелыми и дымились. Сквозь мутноватую завесу дыма более отчетливо выделялось только одно застывшее в ужасе лицо сожженного живым человека, а поодаль — улыбающийся унтер и еще какие-то три солдата.

— Какой ужас! — только и смог сказать взволнованный майор.

Куско, до сих пор молча сидевший на топчане, отложил в сторону гитару, подошел к столу и, взяв в руки этот снимок, тоже стал внимательно его рассматривать.

— Да здесь и надпись есть, — тихо сказал он, показывая майору обратную сторону фотоснимка.

Комбат взял у него фотокарточку, прочитал:

«1942 год. Смоленские леса. Живой костер из советских парашютистов».

У Черноусова даже потемнело в глазах. Медленно приподняв свое сразу помрачневшее лицо, он, стараясь не показывать своего волнения, строго спросил пленного:

— Вы автор этого костра?

— Напрасно так думаете обо мне. Это делал не я, — трусливо отказался унтер.

— Пытаетесь меня обмануть? Не выйдет! Вот же снимок! Это вот вы стоите у костра? Tax ведь?

Унтер молчал.

— Шлепнуть его — да и все тут! — посоветовал Кухтин.

— Нет! — возразил майор. Этого делать не будем! Мы его переправим нашим судебным органам. Они разберутся с этим субъектом…

Майор еще хотел что-то сказать, но в это время совсем низко над лесом пролетел немецкий самолет и кого-то обстрелял из пулеметов. В землянке все насторожились. Какое-то мгновение было тихо, но вот все услышали эхом отозвавшийся в лесу протяжный стон человека.

— А ну-ка, Ванин, узнай, в чем там дело! — приказал ординарцу майор.

Ванин пулей выскочил из землянки и почти тут же вернулся, доложил:

— Солдаты третьей роты развели костер. Их и обстреляли. Двое убито, один тяжело ранен.

Комбат недовольно поморщился.

— И вам всем то же будет! — насмешливо вставил унтер, исподлобья косясь на майора.

Комбат даже не посмотрел на него.

— Уведите с глаз этого садиста, — приказал он Кухтину.

Сержант молча ткнул рукой в спину немца и, качнув головой, показал ему на выход. Но немец не двигался и, как было видно, боялся выходить. Он уже без гонора, а с какой-то мольбой посмотрел на майора и даже о чем-то хотел его попросить, но вышедший из себя Кухтин вдруг сильно дернул его за руку, приговаривая:

— Да выходи ж быстрей! Не порть здесь воздух!

Кухтин почти силой втиснул в узкий проход землянки долговязого унтера, и сам следом пошел за ним. Однако, поднимаясь по скользким ступенькам землянки, он поскользнулся, потерял равновесие. Этим воспользовался унтер. Он с силой ударил ногой в живот маленького Кухтина и тут же пустился бежать. Рядовой Удальцов дал наугад очередь.

— Что? Убежал? — сердито спросил комбат из землянки.

— Да нет! Только пытался. Кажется, убили уже, — смущенно ответил поднявшийся с земли Кухтин. — Потом, немного помолчав, крикнул в темноту Удальцову:

— Ну что с ним?

— Насмерть! — отозвался солдат.

— Ну и черт с ним! — сказал майор. — Собаке собачья смерть.

В освобожденном селе Свидовки обосновались штаб бригады десантников и оперативная группа только что прибывшего с левого берега Днепра штаба Н-ского стрелкового корпуса.

Захарчук считал уже, что он свою задачу выполнил и что его бригада теперь будет отдыхать. Однако штаб фронта поставил ему новую задачу. Ему приказали к полудню следующего дня овладеть важным опорным пунктом немцев — селом Дубиевка.

— Никак не могут обойтись без нас! — недовольно проворчал комбриг. — Плацдарм захватили, задание выполнили. Пора бы и совесть знать. Так нет же, все на моих людей надеются; теперь новое дело — расширяй им плацдарм, а у меня людей раз, два и обчелся.

— Ну раз командующий так приказал, значит, у них туговато с народом, — сказал ему начальник штаба.

— Я понимаю! — более спокойно продолжал комбриг. — Только мне тоже своих людей жалко. Таких солдат, как наши, беречь надо для более важного дела… Ну ладно! Твое мнение. Кого пошлем на эту операцию?

— Я считаю как более боеспособный послать для захвата Дубиевки батальон Петряна.

— А может быть, Черноусова?

— Народу у него маловато. Да притом солдаты его и так издерганы беспрерывными боями.

— Согласен. Пиши приказ Петряну.

Ночью Петрян со своим батальоном, после двадцатикилометрового обходного марша с ходу ворвался в село и без труда овладел Дубиевкой.

Однако на рассвете немцы при поддержке танков и авиации выбили парашютистов из села. Батальон оказался в тяжелом положении. Узнав об этом, полковник немедленно послал на помощь Петряну батальон Черноусова. В полдень они снова возобновили наступление на Дубиевку, выбили оттуда немцев и держали село до подхода пехотной дивизии.

Вечером следующего дня от комбрига к Черноусову прибыл посыльный. Он вручил ему пакет. В секретном донесении полковник излагал приказ командующего фронтом, в котором генерал армии Конев за отличные действия в тылу противника и захват плацдарма на правом берегу Днепра вынес всему личному составу благодарность и отзывал их на отдых.

— А ну-ка, сходи за Петряном. Он ведь еще ничего не знает, — приказал майор ординарцу, и Ванин тотчас же привел его.

Они сели за стол и начали вспоминать подробности проведенных ими здесь боев.

— А я считаю, Александр Иванович, — говорил майору Петрян, — что это село не иначе, как по акту надо передать штабу стрелковой дивизии.