Алчность: развлекательный роман - Эльфрида Елинек

В детстве жандарм со своим отцом иногда ездил на велосипеде в долину, они крутили педали вдоль ручья, а вода успокаивающе бурлила, только что сбежав с вершины горы, и, набрав разбег от своего истока, с изрядной высоты скакала по камням, своё собственное произведение, поскольку вся вода выходит из самой себя, поэтому она принадлежит самой себе и никому другому, и если мы имеем её, то лишь украденную и злоупотреблённую, что? Или нет? И сын прогуливался с отцом, я лично ещё помню это. Отец был приветливый, иногда даже добрый и покровительственный, как хижина в Альпах, совсем не то что метеобудка, про которую никогда не знаешь, что там к чему, — то девушка сверху, то опять парень, и невозможно решить, какой из двух вариантов тебе больше по вкусу. Только представишь, как вышеупомянутое лицо сидит у кого-то на лице голой задницей, свесив ноги поверх ушей, как две вишенки, слева и справа, и невольно думаешь: всё же лучше мальчик. У того всего больше. Может, отец, и жандарм тоже, оставлял желать лучшего в расцветке своего существа. Коли уж мы у воды: отец видится сыну однообразным, как будто в нём ничто не может отразиться, что можно было бы узнать, как будто его внутреннее было обеднено под давлением подъёма по службе и длительного исполнения долга, этим бывший сын маленьких людей должен был хорошо себя показать. Хотя у его сына потом было всё необходимое, это делается так: однажды оставить дитя без присмотра, потом снова строжиться, что совершенно справедливо, поскольку дитя, которое приносит утешение, упало с лестницы, ведущей в подвал. Строго смотреть за ребёнком, как можно чаще околачивать и подковывать, чтобы ноги были тяжелее. Это для его же пользы, поскольку отклонения в ориентации отца можно было заметить довольно рано, а именно по индексу прав животных.

Ориентация справедлива по отношению к животным, если заявлены следующие пункты: возможность передвижения, свойства почвы, социальный контакт, климат в месте содержания (проветриваемость! освещение! Бог!) и интенсивность ухода (натаска! палка! камень! удар!). Для этого даются пункты, и их больше двадцати пяти, если ребёнок должен сдавать экзамены и родители, которые, как следует из фамилии, старше, должны их выдержать. Во время прогулки отец рассеянно кивает — ну, значит, он не будет тебя бить, хотя бы в ближайшие десять минут. Он, может, побьёт мать, это он любит ещё больше, но тебя не тронет. На сей раз нет. В следующий раз да. Поживём — увидим. Отец между тем умер, от рака. Разве не вчера это было, когда он, отец, в качестве упражнения по чтению заставлял мальчика читать в городе вывески? Мальчик смотрел, что лежит на витрине, только потом говорил название магазина. Неправильно. Разве существуют только те веши, которые на виду, а? Даже леса не такое уж безусловное благо, потому что они ведь должны нас защищать, но, отводя опасность, растирают в порошок людей, посёлки и устройства, которые не придерживаются государственных мер или распоряжений. Да они лично снизойдут до этого, леса, если однажды выйдут из себя. Кто бы мог в них такое заподозрить. Им не больно видеть, как больно от этого вам, чей дом ещё недавно стоял на этом месте! Разве он не любил сына, отец, которому сын чуть на голову не сел, после того как отец нарочно наступил ему на ногу? Мол, сын должен поднимать ноги при ходьбе! Нечего так шаркать ногами по гравию общественного сада. Куда можно позволить себе зайти только раз в месяц. Если вам так уж хочется, можете с таким же успехом разглядывать реденькие кусты в мо- ^м садике перед домом.

У отца были большие заслуги перед сыном, но он оставался словно размытым в мареве далёкой чужбины, отец, и так оно, должно быть, и было. Ребёнок должен с благодарностью взирать на фотографию отца после его пребывания здесь: мы переехали. Новый адрес: ряд 14, могила 9. После этого кому нужен ребёнок, если отец у Бога. Для сырного пирога или другой нежной выпечки было бы неслыханным событием суметь подняться по лестнице, для человека же это плёвое дело, пустяк. Я не хочу этим сказать ничего, кроме как, и почему я этого сразу не сказала: каждый ребёнок хочет восхищаться своим отцом, просто так, ни за что, но денежное вознаграждение никогда не получают ни за что. Об остальном должна была позаботиться мать, об этом не надо забывать ни мне, ни кому-либо другому. В случае, по поводу которого мы тут собрали консилиум (потому что случай сам по себе нездоровый, и я пытаюсь докопаться до корней), мать была тайной любительницей красного вина, как многие женщины в наших краях. Где вода не только совершает марш-броски, но и постоянно бросается в атаку, я это уже говорила, её не так просто догнать, для этого вино должно литься рекой. Самый дешёвый сорт. Так, этот двойной мы не только достанем хоть сейчас из кухонной скамьи, но ещё и усядемся на неё. Если нам понадобится ещё и мы сможем встать, мы тут же его получим, стоит только откинуть крышку скамьи. Мать же пока ещё в состоянии ограбить хотя бы свой домашний склад! Он оказывается просторным и достаточно содержательным, особенно когда в глазах двоится, чтобы всё вино в его бутылочно-зелёном одеянии ящеркой скользнуло к вам в руки, юркнуло в рот, всегда в один и тот же, и могло там исчезнуть. Что отличает отношения матери и сына? Близость, тепло и сердечность, понимание и другие позитивные аспекты отличали бы их, если бы можно было создать такие отношения. Тут я должна немного отступить, поскольку мне, тёмной, известны литттъ отношения между матерью и дочерью, но и они далеко не обласканы солнцем. То есть румянца на моих щеках они не вызывают. В качестве приложения ко всему, но, к сожалению, слишком редкого над нами: небо неописуемой синевы, с чётко очерченными облаками, улетающими вдаль и отражёнными в раскрытых, по-стрекозиному сверкающих окнах. Кирная мать клюёт носом и тоже сму тно прорисовывается на стёклах, хотя прошло уже несколько лет; стоп, вот проходит ещё одно! Этого быть не может! Мама, да ты обмочилась, и попа у тебя перепачкалась, пока ты соблюдала постельный режим, бормочет сын себе под нос. Размышлять об этом он не намерен. Ждать ему нечего. И он уезжает: вдруг жизнь выведет меня на человека, который того стоит, на человека, не менее бесценного, как приходящие из Ничто прекрасные женщины в рекламе l'Oreal. Есть ведь женщины и не такие, как мама. Они скорее как ползучие растения, которые покрывают стену дома, хорошо ещё, если собственного, и если их сердечно попросить и как следует удобрить, то они дадут урожай, а мне останется только стоять раскрыв рот, чтобы в него падали плоды, думает жандарм.

Отец тогда снимал с матери грязное бельё, он вываливал мать из трусов, как мусор из мешка, куриные косточки выпирают во все стороны — мешок можно использовать второй раз, мусор нет. Стоп, наоборот, долой мочу, кал и всё, что, как всегда, воняет между ног. Не могли бы они найти себе другое место для привала, обе, впустив нас в серединку между ними, там как раз поместится целый человек, а нам туда очень нужно? Так это было. А потом снова оплеухи для матери с её вечным обосранством. Цветение этой женщины, кстати госпожи полковницы, казалось, уже за вечность до её фактического конца состояло из умирания, и с над-лежанием, крайне неохотным, Бог / отец, к сожалению, покончил задолго до конца. Поживите-ка вы на навозной куче, ещё и совершая при этом телодвижения! Никто в деревне не догадывался о свинском пьянстве матери жандарма. Или все это знали, потому что сами это делали, а у кого не было времени на это, за тех это приходилось делать их близким. Я ничего не знаю. но всё-таки скажу. Я и сегодня будто воочию вижу, как она тащит крошечного правнука за собой в педальную лодку, да, точно, Патрик, теперь я снова вспомнила его имя: совсем один, беспомощный перед орущей, ругающейся прабабкой, которая не держится на ногах, как и лодка. Неизвестно, к чему бы это всё привело в другом, более глубоком Эрлауфзе, которое и не почувствовало бы такую мелочь, но проглотило бы её, даже представить себе невозможно, и я не стану этого делать. Разве такого не было: старая женщина, ребёнок — и как же они быстро исчезли! Да, эта вода, это оживлённое место неподалёку от Марияцеллермутгер, где можно научиться ходить под парусом и даже нырять, хотела однажды и себе что-то позволить и заглотила целого шкипера. Окружено это всё дикими Альпами и высокогорными родниками, зато можно и съесть чего-нибудь, это я представляю себе запросто, а озеро бы мне, может, возразило, если бы оно могло. После того как жертва спрятана, красивое озеро поглядывало бы с газетного фото по — прежнему, лукаво подмигивая нам и приманивая новых чужих, которые должны стать друзьями.

Она между тем то и дело брала себя в руки, по крайней мере пыталась это сделать, мать Курта Яниша, тут я должна снова признать, что надо предаться справедливости. Это как раз то, чего Бог никогда бы не сделал; в пустынной стране, в тёмном бору, на вершине горы и в оврагах долины ведь пьют они все поголовно, почему только мужчины?