Алчность: развлекательный роман - Эльфрида Елинек

Цветы продолжают цвести и теперь. Никто не берёт их с собой на прогулку, не убив перед тем. Но любимые руки уже ждут и подставлены, не будет ли новой побрякушки в придачу. О проблемах я от неё ничего не слышал, говорит друг Габи жандармерии, которая лучше бы торила новые пути охраны дорожного движения, чем неумолимо преследовать людей на их старой, протоптанной тропе, до самого сокровенного. Надо вовремя их догнать, пока они не сбежали и не попали под машину так, что их уже не опознать. В некоторых районах теперь начали создавать общественные группы по безопасности движения, вооружённые техническими средствами — вплоть до гражданских автомобилей! Да-да, вы только послушайте, ведь с виду это как вы сами и ваше конфиденциальное судёнышко, в которое вы каждый день ровно в ни свет ни заря садитесь, чтобы оживить его искрой божией и парами бензина из инжектора, будьте осторожны: за всем этим может скрываться волчара ненасытный в «БМВ»! Совсем новые возможности открываются благодаря введению в 1991 году лазерных пистолетов для контроля скорости. Вот стоит такой и сверкает молниями, но не Бог. Этого не может быть, вы тут же заявляете протест! Какие ещё доказательства, вы и сами знаете, что превысили. Быстрому указательному пальцу вождя потребуется ненамного больше, чем этому пальцу для камеры-пистолета, чтобы произвести проникающее (и остающееся, поскольку есть фото на память) действие, а цель — всегда вы. И пистолета не надо, мы на глаз видим, что было восемьдесят. Нет-нет, так просто сегодня уже не пройдёт. Было девяносто пять. Прибор поднатужился. Мы хотим знать точно, и законность всех мер наказания, которые до сих пор были допустимы, сохраняется также с вступлением в силу закона об охранной полиции, так что возьмите себя в руки. Возмущённая глотка или возмущённая пасть быстро придушена или разорвана, без единого инструмента, кроме загадочного глаза, который угадывает место, специально выбранное Смертью для пикника вдвоём, пусть хоть на несколько секунд, но ей и этого хватит. Да, здесь молено жить, думает она, Смерть, это мясо ещё новое или почти как новое. Меня не ждали, ну так я явлюсь без предупреждения, и никто об этом не узнает. Я и снова могу прийти, если в первый раз меня не увидели. В следующий раз я, может, приду среди бела дня, мне бояться нечего. В первый раз меня не поймали, хотя сектор патрулировался двумя дежурными — для покрытия минимального присутствия. К счастью, Смерть, лично информированная, знает, где будет проезжать патруль, бразды пушистые взрывая: я никого не боюсь и всегда всё делаю правильно, говорит она, или она может и по-другому: то, что я делаю, всегда правильно, я сама себе последняя инстанция, поэтому никакого права на апелляцию нет, ни в каком суде. Я вижу, вами овладевает испуг. Вы спрашиваете себя, как так, чтоб нельзя было торговаться, ведь вы торгуетесь даже в магазине электротехники и на строительном рынке, даже с самим жандармом! — и действительно сбиваете цену и покупаете дешевле, чем думали, а думаете вы только о вашем новом садовом гриле и кинопроекторе, на котором его демонстрации никак не сказываются. Меня вы получите даже бесплатно, но зато те вещи, которые вы купили раньше, я сделаю совершенно бесценными, то есть обесценю их. Итак, лучше не покупайте ничего, купите свечку за два шиллинга пятьдесят, она будет того стоить, — кому-нибудь, но для вас! Ну, кто сослужит вам эту службу? Желаю вам побольше новых знакомств, пока вы ещё можете, авось кто-то из новых друзей сделает это для вас. Знакомьтесь на радость! На радостях люди, правда, ничего не слушают, хоть в ухо им кричи, а всё от удовольствия. Кстати, это отжившая манера речи, этот пассаж вообще надо вычеркнуть, я нахожу, но тогда всё слишком сократится. Крики страсти, этот рёв, с которым гениталии, наши подданные, вытягиваются, как резиновые лягушки, которых дополнительно поддули, они уже почти как их обладатели, ну да, мы ведь, как-никак, ещё хозяева своим телам, да? Итак, эти крики должны быть подогнаны к современному словоупотреблению, верно? Так вы можете, например, спокойно отказаться от штампов и пустых фраз, которыми заговаривает с вами жандарм. И когда после этого он втискивает вам между ног свой член, выдранный из окружающих его брюк, лопатой руки откидывая мешающее ему бедро в сторону, и прёт вас в кусты, лучше всего сразу, пока вы ещё не допёрли, в чём дело, долбанув вас по затылку, чтобы вы поневоле опустили голову и заткнули хайло, поскольку вы пока не очень хорошо знаете немецкий, наш государственный язык, жандарм же мысленно уже далеко отсюда, он с теми, кто твёрдо стоит на ногах, как здание, а не валяется, как вы, и после этого считайте, что вы с ним познакомились и можете запросто говорить ему «ты» и «Курт» — кстати, где он? И где мы? Может, знакомство ещё не состоялось и ждёт вас впереди. Тогда вам не повезло. Тогда вам лучше сразу пройти с ним в камеру, не выбирая, чего бы я на вашем месте не делала.

Дикая, неукротимая вода, ты падаешь с высоко поднятой головкой, хоть тебя уже и обуздали! Здесь, где ты сейчас бурлитттъ, тебя ещё ни разу не хлорировали для жильцов, которые становятся в городе под душ и ещё хотят тебя пить (хотя предпочитают что-нибудь покрепче). Со склонов Высоких Альп, где мы как раз находимся, ты срываешься вниз, чтобы уйти от нас и сделать что — нибудь более полезное, а может, предпринять что-то весёлое, сперва одно, потом другое, делу время, потехе час, прохладная и чистая, с доставкой на дом. Нижнеавстрийские-штирийские известняковые Альпы по мне так пусть пропадают без тебя, что им с тобой делать, или нет, это не совсем так, это было, хоть и не здесь, но совсем неподалёку: целое озеро вместе с соседними деревьями исчезло в известняковых горах! Раз — и нету, как корова языком слизала, будто ему было мало себя самого, озеру, будто оно захотело принадлежать кому-то другому, горе, большое озеро, да, оно совершило шаг вперёд, хоть и в обратную сторону, внутрь, прочь от глазеющих зевак. И зевающие вокруг деревья оно тоже прихватило с собой, чтобы не лишиться ничего привычного в своей подземной горной темнице. А зрителей бросило здесь. Ах, милая вода, тебя сгонят с крутых лесных дорог, со склонов и лугов, вначале ты восхитительна — прозрачная, сверкающая, — потом ты станешь грязью, станешь отстоем, а мы, как и ты, впадём в бездонные известняковые дыры, но только в маленькие. Карстовых полостей, способных заглотить целое озеро, здесь нет. Для этого вам нужно дальше на юг. Вода: ты грядёшь, да, и тоже с доставкой на дом, со всеми потрохами в местные дома, чтобы посмотреть, что ты потеряла, решив остаться дикой. Но тут они перечеркнули твои решения и расчёты (и ещё один минерал у вас, так? Да. Я его заказывала, но так и не получила), уловив тебя и послав по трубам, без всякого послания, кроме самой чистоты, ради которой тебя поймали и удерживают в неволе. Какое счастье было поначалу застигнуть тебя среди Альп, ведь ты всегда утекаешь. Но скоро ты стала простым фактом, который можно использовать, хотя всё ещё нельзя постичь; итак, ты была схвачена на лету, чтобы в тебя, хоть и очень разбавленную, как все истины, всё же можно было верить.

Здесь, у подножия снежных Альп — а скоро он взберётся на гору ещё выше, по спирали, — мужчина в ярком спортивном костюме; он бежит так, будто скользит невесомо, как тень на камнях, в стороне от постороннего взгляда. Если вы меня спросите: такого не так-то легко обогнать, и после семи километров он всё ещё лёгок на подъёме. Это опять же типично: обеспокоенный, который еле удерживает под кожей свою задушенную тайную тревогу, зато его одежда сидит на нём как влитая, как вторая кожа. Мне нравится его энергичная воля. Но разве он не один из тех, кто вечно хочет зла и вечно совершает благо? Дух отрицания, который вечно говорит «нет», за исключением тех случаев, когда он говорит «да». Прелестно. Его постоянное недовольство мне тоже нравится. Так я составляю его по частям и могу судить о результате. Каждому своё. Что удовлетворило бы его, опять же нравится мне меньше. Так я сужу, а судья я беспощадный. Он давно хочет получить хоть что — нибудь в подарок, хотя бы целый дом, и я его понимаю. Остаётся только надеяться, что женщина, предназначенная им в порабощение, кем бы она ни была, подыграет ему, когда до этого дойдёт дело. Он приобрёл важное для его будущего знакомство, и теперь он его не упустит. Это будет нечто: подчинённый подавляет покорного. Успеха им обоим не добиться. Этот мужчина пошёл бы наперекор даже воде, если бы смог её найти, но вода окончательно заперта внутри, она сама по себе — очень пространное место, и оно растекается, тогда как мужчина, наоборот, ищет свои пределы. Никто их ему не укажет. Момент, теперь я вижу пределы, они стальные, с виду как перила, и притом передвижные. Он не сам их выставил, жандарм, это сделали его коллеги в столице, перед парламентом, чтобы отгородить проход, отделив народных представителей от народа, подчёркивая этой чертой: ты не наш, но не беспокойся, мы всё равно тебя хорошо представляем. Жандармский начальник встречает опаздывающих на службу наёмных солдат горькими словами, что сверхурочные больше не будут оплачиваться, потому что у страны нет на это денег, и господин Яниш принимает это известие Иова с виду покорно. Туда и дорога. Это мне тоже нравится. Что он может это принять. Мужчина должен быть решительно обузданным, ко свои желания не укротит никто. Ему нужна поддержка, ибо он не находит их, свои собственные границы, и не спеша плутует и блудит, нет, блуждает и плутает по своему бытию. Так, воду ему тоже больше не найти, мы свели её в могилу. Земля — пара губ, которые сомкнулись над ней. Мужчина в своём сдержанном гневе не переместился бы туда. Ведь там уже вода, для него не осталось места. Земля заглатывает даже дома — вспомните об исчезнувшей шахте Лассинг и о последствиях! Дом, почти целиком ушедший в землю, вы ещё сможете частично осмотреть эту достопримечательность (часть, которая торчит из могилы), если соседи вас пустят; ещё видны обычные для этих мест ящики для цветов вместе с их яркими обитателями, которые между тем печально повесили головы. Вы можете ещё увидеть верхушки мебели, дорогие гости, игрушки, безделушки, накопившиеся со временем, но никто не находит времени полить цветы. Для этого пришлось бы прыгнуть на десять метров в длину и уметь дышать в грязи. Соседи не желают никаких приезжих, прибывших полюбоваться катастрофой, но теперь у них самих такое место, на котором приезжие хотели бы оказаться, лишь бы только посмотреть. Сами они не нашли бы это место, им приходится смотреть по карте и расспрашивать соседей, потому что туда, где было что-то, теперь завернуло Ничто, чтобы ни свет ни заря навеки упиться. Но в более прочном доме я мог бы чувствовать себя спокойно, думает мужчина, несмотря на всё, что происходит с домами и что может произойти с человеком. На пропавших не нужно смотреть с жалостью, ведь их больше не видно. Жандарм как раз планирует дополнительный чулан в подвале, под лестницей. Если он отсюда что-то уберёт, а там что-то пристроит — неотёсанную, грубую подвальную каморку, например, — тогда ничего, даже если это будет пустое помещение, Ничто, которое тоже требует стен, без которых не было бы никакого Ничто, без которых не было бы и целого дома, который сам есть лишь полое пространство, состоящее из себя самого, похожее на поляну в лесу, которое возникает, лишь обретя границы, которые мы составим из дерева или камня и только после этого уютно расположимся внутри. Не так ли и этот мужчина в своём внушающем уважение одиночестве: свои границы давно потерял и хочет с кем-то познакомиться, кто их ему снова покажет? Но на сей раз они должны включать в себя большую, чем до сих пор, область, пожалуйста. Мы бы рады были увидеть однажды его лицо, лицо жандарма, а не просто найти по описанию в розыске. А если бы он сам протягивал границы, не забыл бы он чего-нибудь в себе самом? Что ему нужно, чтобы он больше не держал свой светильник под спудом, а мог запустить им в красивое меблированное пространство? Если пространство не двинется с места, светильник угодит ему точно промеж глаз и потом упадёт на персидский ковёр, как раз туда, где дырка, прожжённая сигаретой. Из-за этой дырки ковёр нам так дёшево и достался. Нам же, законопослушным, незачем заходить так далеко, чтобы обрести свои границы. Они ужасны, поэтому, к счастью, они охраняются вооружёнными. Достаточно, если мы пробежим три часа, пока у нас не вывалится язьж. Но полуголому марафонцу для этого не хватит и пяти часов, потом мы с ним почитаем газету, которая не хочет, чтобы границы пересекали иностранцы, если у них не забронирован номер в отеле или приют подешевле в наших крестьянских домах, в яслях для скотины. Эти три четвертушки строки, ни буквой больше — больше мне нечего подарить, — я посвящаю бедному мужчине из Шри — Ланка, которого вчера как единственного выжившего выудили из Дуная у Хайнбурга, остальные беженцы перевернулись на своей надувной лодке, утонули и исчезли. Специально изобрели инфракрасную камеру, чтобы контролировать границы. Людей, которые ищут защиты, видно в видоискателе, даже если они окончательно пали на дно и передвигаются ползком на брюхе. На этих человеческих коврах хотя бы нет прожжённых дырок, поскольку в данном случае мы сожгли ковёр целиком ковровыми бомбардировками; мы сильны во вкрадчивых манерах, которые применяем к любому чужому, которого должны погладить, убить и изъять. Остальные получат по зубам, а потом о них искрошат зубы наши реки, чтобы у нас с ними не было лишней работы. И на ковре из человеческого мяса уже никто не поскользнётся, люди получают поддержку, все они охвачены заботой, как наши родники, собранные и сброшенные в зарешеченные сборники. А если они там поднимут волнение, то сверху им будет и крышка. Мы снова вспомнили всё, что забыли о человечности, когда смотрели на скотину, а она на нас. И мы будем знать ещё больше, если посмотрим на чужих через этот прибор ночного видения, а они не будут нас видеть, потому что у них, со своей стороны, нет таких камер. Да. Даже если они распластались на земле, чужие, мы их всё равно видим: ага, значит, они там, наши собственные, единственные границы, уж мы их обнаружим, коли их однажды проложили. Самое позднее, когда партнёр гуляет на стороне с чужими, мы ему определённо можем показать наши границы.