Вторая радуга - Ким Сатарин

— Я об этом раньше не слышала, напомни, — тихо попросила Инга.

Мариэтта посмотрела на неё с неприкрытым удивлением, а юноше пришлось рассказывать, что согласно теории Синей Тени, их расщеп являлся копией, меньшей размерности, части реального мира. Каждый живущий в нём имел, якобы, полноценный оригинал в реальном мире. И смерть в расщепе вела лишь к воссоединению с оригиналом. Доказательств не было никаких, но поверивших нашлось множество.

— Расщеп, я думаю, это закон природы. Его надо изучать. Синий Исход показывает, что отказ от изучения тоже может оказаться опасен. — Сашка поднял голову и чётко выговаривал слова. — Исследования должны быть явными, с публикацией результатов. Только пусть эти публикации не выходят за границы специальных изданий. Я думаю, идущие Путём Радуги такое ограничение смогут организовать…

Лёшка предположил, что так оно в действительности происходит. Он также стоял за продолжение исследований, расщеп тоже полагал проявлением законов природы, а вот насчёт утаивания результатов исследований сомневался. Доводы за и против казались ему равноценными.

Игорь предпочитал верить в эксперимент, который отделил нас от Материнского Мира, расщеп ему категорически не нравился, но он полагал, что подходить к исследованию свойств Края надо очень осторожно, избегая малейшего риска. Он считал также, что результаты исследований должны быть известны всему человечеству.

— Если какая-то группа людей скрывает от широких масс жизненно важную для всех информацию, то это уже шаг к диктатуре. А чем кончается диктатура, я думаю, объяснять никому не надо, исторических примеров масса.

— А как же Синий Исход? — поддела его Мариэтта. — Как раз теорию Синей Тени объясняли на каждом углу, растолковывая любому дебилу. Вот и растолковали…

— Ты что, за тайные изыскания, Мари? — спросила Инга, разом порозовев.

— Да, я за тайные изыскания без всяких ограничений. Я думаю, то был эксперимент и нам надо узнать, чем же он на самом деле кончился. Или, скорее, он не кончился, и мы вообще живы только потому, что он ещё продолжается.

— Возможно, Мариэтта права, — произнёс Харламов, пристально глядя Инге в глаза. — Никто здесь не в состоянии опровергнуть её точку зрения. А ты как думаешь, где нам, идущим Путём Радуги, следует остановиться?

Инга стояла тоже за неограниченные исследования. Расщеп полагала законом природы и не видела смысла осторожничать. И предлагала широко извещать всех желающих о достигнутых результатах.

— И так Учением Радуги интересуются лишь те, кто наделён соответствующими способностями. А всем остальным до этого дела нет. Чего скрывать-то?

Юноша невозмутимо заметил, что школа Радуги, которую вырезали в Бангладеш, скрывала и содержание учения и даже своё местонахождение. И ведь нашлись интересующиеся, даже меры безопасности изучили — а уж их-то точно держали в тайне. После чего интересующиеся уничтожили и школяров и преподавателей.

— Школы Радуги, как понимает любой разумный человек, сами по себе могут быть оружием, — заметил Лёня.

— Вот эта тайна и вызывает к ним всеобщую вражду, — бухнул Женька, который до этого с разочарованным видом слушал беседу. — Раз что-то делается тайно, то у любого человека возникнет подозрение, что здесь только и делают, что ищут средства Край разломать ко всем чертям!

— Тебе Край особенно дорог? — спросил Ермолай. — Ты вроде ещё летом обнаружил в расщепе массу достоинств.

— Да, расщеп — это чудо, чудо спасительное. Жизнь без войн, без тайфунов и землетрясений, с раз и навсегда установившимся климатом. Кто скажет, что это плохо! И незачем лезть в спасительное чудо со своими попытками всё исправить и вернуть в прежнее состояние!

Шатохин был резко против любых исследований, способных повлиять на существующий порядок вещей. Харламов отметил, что Мариэтта с любопытством смотрела не на Женьку, постепенно распалявшегося, а на него. Разговор постепенно уплывал из-под его контроля. Он обратился с вопросами к Гале и братьям, но их ответов уже никто не слушал. Братья вообще не имели определённой точки зрения.

— Вот! — воскликнул Женька торжествующе. — Вот будущие выпускники школы, которые даже не задумываются, к чему в итоге приведёт их деятельность!

— Я тоже против тайны, — изрекла перетрусившая вдруг Хоменкова. — То, чем мы тут занимаемся, должно быть известно всем. Можно публиковать результаты в научных журналах, их мало кто читает.

— Найдётся щелкопер из журналистов, прочтёт. Сам ничего не поймёт, но в газетёнке тиснет собственные бредни, прикрывшись научным авторитетом. И получится новый Синий Исход, — возразил Лёня.

— Бросьте ерунду городить, — процедила презрительно Мариэтта, — ведь ясно же, что за такими вот резвыми писаками присматривают мастера Радуги. И что мы здесь обсуждаем, если эти проблемы уже давно решены? Нам, правда, об этом напрямик не рассказывают, но умный поймёт и без слов.

Дверь открылась, и в неё бочком протиснулся Лысый. Стараясь стать незаметнее, он пробрался к свободному стулу, и сел рядом с Лёней. Школяры немедленно замолкли и дружно на него уставились. Харламов ощутил, что облегчение испытал не только он: и Женька, и Лёня, и молчаливая девушка Игоря, Елена Токмакова. А подруга Мариэтты, Вера Осипова, та сразу обратилась к нему с вопросом:

— Юрий Константинович, достижения мастеров Радуги хранятся в тайне только из соображений безопасности, или нельзя исключить новый Синий Исход?

Директор хмыкнул, глянул зачем-то в окно, где тусклое зимнее солнце набрасывало линии теней на заснеженном склоне, и горестно покачал головой.

— Молодость, молодость… Разве можно так ставить вопрос: то или это? Это компьютер работает в двоичном коде, или ноль, или единица, а человеку приходится рассматривать куда больше возможностей. На те вопросы, что вы обсуждали, большинство ответов будет звучать так: и то, и другое. Дьявол, как вы, должно быть, слышали, прячется в деталях. Никто из вас не знает, почему концепция Яшинбаева получила название теории Синей Тени?

Селиванов обвёл взглядом лица школяров и вновь вздохнул.

— А мне казалось, что в нашу школу в основном отбираются люди ищущие, вдумчивые. Увы… Так вот, физики сохранили результаты множества наблюдений и измерений, сделанных ещё в Материнском Мире. И выяснилось, что с тех времён слегка изменился цвет неба. Изменения незначительны, меньше двух процентов, и не всякий глаз такую разницу способен уловить. Но приборы определили — небо в расщепе чуть-чуть синее. Яшинбаев предположил, что Материнский Мир существовал в многомерном пространстве, часть измерений которого была свёрнута и имела нулевое значение. Потом что-то случилось, и некоторые измерения приобрели отличное от нуля значение. Материнский Мир этого события не заметил, но у него появилось некоторое количество проекций. Расщеп и является одной из таких проекций. Условно её назвали Синей. Почему, надеюсь, понятно?