Снежный Август - Александр Геннадьевич Бачило

не слишком дружелюбно сказал: «Слушаю вас». Тут я завопил, что его сотрудники бездельники и перестраховщики, что речь идет о здоровье людей, что… Он перебил меря и приказал (так!) представиться и объясниться. Опомнившись, я сделал и то и другое. Он спросил, почему остальные выдали удовлетворительный прогноз. Я ответил, что они пользуются устаревшими методами расчета при вычислении переменной Мельцера и что… Тут он снова перебил меня и спросил номер моей станции. После моего ответа у него в глазах на секунду появилось какое-то странное выражение, но я недооценил старика. Он ничего не спросил, только пошевелил бровями, а затем трубным гласом объявил, что немедленно вызывает главного астрофизика системы и связывает все станции на кольцевую. Я чуть было не сказал, что главный астрофизик и есть тот самый доктор Ватанабэ, по чьей методике работают станции, но сдержался: еще подумает, что боюсь.

Что-то я расхвастался. Словом, был долгий разговор, на три четверти из расчетов и формул, Ватанабэ стал помаленьку терять свою прославленную невозмутимость, а я, наоборот, стал хладнокровен, как змея, и тут слово взял начальник. Он сообщил мне, во что обойдется ВНИПу час простоя, и добавил, что я смогу, наверное, подсчитать, во что обойдутся сутки. Отвечаю ли я за свои слова? Все замолчали и уставились на меня с экранов, и я понял — в случае ошибки мне придется отыскивать другую работу — я просто не смогу здесь оставаться. Но ошибки быть не могло, я проверил все тридцать раз, я так и сказал, и приказ свернуть работы и укрыться в кораблях был отдан. Вот тогда я ощутил высасывающую пустоту. И когда через три с лишним часа заверещали счетчики, замелькали вспышки, забарахлила связь, я ничего не почувствовал. С самого начала я был слишком убежден в своей правоте; торжество ее не могло ничего добавить. Мне предложили срочно изготовить рекомендации по новой методике, обосновать и представить. Тем и занимался до писания дневника.

20.58.47 бв. День прошел нормально. С программой в основном работали автоматы. Я закончил рекомендации. При обсчете вчерашних данных получилась странная картина… но это не для дневника, это я посчитаю. Ливень был основательный, даже корабельной защиты едва хватило, частицы очень высокой энергии, а составляющая импульса… Написал, остановился и подумал: неужели это и есть моя личная жизнь? Нет, конечно. Это мама, отец, Артюха, Пятница и, наверное, Тельма… Все-таки работа, видимо, тоже. Сегодня позвонил Ватанабэ. Бледный, даже на экране видно, челюсти сжаты, но тон выдерживает безукоризненно. Я начал было на своем японском, но он сделал вежливым полупоклон и церемонно сказал по-русски: «Сергей-сан, я приношу свои извинения за то, что позволил чувству возобладать над разумом. Для ученого это недопустимо». Хорошо, что успел что-то промямлить, так как он сразу поклонился и дал отбой. И что-то у меня внутри засосало, как тогда, после разговора с матерью. Не в одном этикете тут дело. Но в чем? Почему я так затосковал? Позвонить ему, успокоить? Не стоит, наверное… Лучше попозже, тогда и поговорим по-человечески. Хотя его можно понять: все было бы на уровне обычной научной дискуссии, не действуй тут высшая мера ответственности, за жизнь и здоровье людей. Неуместно это, но только сейчас мне пришла в голову мысль: как ни огромен мой долг Земле, частичку я все же оплатил…

21.33.12 бв. Сегодня включил «Сеть-2» и прослушал все, что за последние месяцы поступило из Булунгу. Там неспокойно, их премьер провозгласил курс на присоединение к Федерации Африканских государств. Объявлен всенародный референдум, но оппозиция начала мутить воду. Господи, слова-то какие древние! И страсти тоже. Почему история, как река, у каждого булыжника водоворот закручивает?..

Долго колебался — не заказать ли разговор с Тельмой, но хочется спросить ее обо всем сразу…

21.12.09 бв. Руки опускаются, но все же запишу. В 16.37 бв. позвонил Хаммад аль Магрифи, усы дыбом, глаза вытаращенные. Сказал, что Ватанабэ эвакуируют на Главную: состояние тяжелое, требуется полная замена кровеобразующей системы, многих органов и полный курс лечения после лучевого удара. Ничего не понял и спросил его, как это произошло. Хаммад, то и дело переходя на арабский, объяснил.

Позавчера, после объявления тревоги, оказалось, что двое монтажников из-за поломки скутера застряли на своем участке. Времени оставалось совсем немного, вот-вот все должно было начаться, но они провозились с ремонтом и лишь тогда сообщили на базу. Тотчас начала готовиться к вылету аварийная группа — по закону подлости эти парни застряли на самой дальней точке. Ватанабэ, чья станция ближе всех к ВНИПу, возвращался из штаба. Услышал вызов и немедленно изменил курс. В боте имелось два скафандра высшей защиты. он и рассчитан-то на двоих, и суммарной стойкости должно было хватить. Ватанабэ все рассчитал. Оставшись в легком скафандре, он одел монтажников в СВЗ.

Хотя аварийная группа подобрала их всех в самом начале потока, он все же получил дозу, близкую к летальной. В госпитале он успел сказать, что виновным считает только себя: если бы прогнозы делались по его методике, все кончилось бы куда трагичнее. Это, сказал он, воздаяние.

Больше я уже ничего не слышал. Хаммад, попробовав от меня чего-то добиться, возмущенно хмыкнул и отключился. Когда я пришел в себя, позвонил в штаб. Мне сказали, что потерь больше нет и те двое невредимы.

С Ватанабэ мне поговорить не удалось: час назад его эвакуировали на Землю. Какой же я подонок. Что мне стоило вчера позвонить и поговорить по-человечески…

20.59.07 бв. Пропустил день. Не могу забыть про Ватанабэ. А тут еще книга Энгельмайера. Дернуло же меня взяться за нее именно сейчас! Конечно, штука серьезная, но очень уж злая и горькая, а настроение мое и так оставляет желать лучшего. Если бы не работа, не знаю, что было бы.

Теперь я реже думаю о том, что я, в сущности, такое. Связавшись с «Сетью», я запросил сведения о том, сколько «космонавтов» живет сейчас на Земле. Две тысячи сорок один. За полгода погибло еще трое.

По материалам, собранным за два года, выяснилось, что последняя треть двадцатого века отмечена резким увеличением количества случаев врожденных заболеваний иммуногенной системы. Один за другим появлялись на свет дети, настолько же способные выжить в самой обычной окружающей среде, насколько голый способен существовать во льдах Антарктиды. Тогда стали одна за другой возникать лаборатории, институты, клиники, координируемые сейчас единым Иммунологическим центром. А дети рождались, умирали и снова рождались. Некоторых удавалось спасти ценой полной изоляции от мира; так выжил я и большинство моих сверстников. В свое