Солнце сквозь снег - Дениз Робинс

Элизабет Уинтер сжала ее руку. «Как, должно быть, ужасно, — думала девушка, — для такой гордячки, как Люсия, которая всегда сама распоряжалась всем в доме, в том числе воспитанием детей, оказаться в столь унизительном положении… Ее даже не пускают к ребенку в больницу».

— Идемте, дорогая, — сказала она вслух. — Давайте прогуляемся.

Люсия как слепая пошла за ней. Потом она даже не могла вспомнить, где они гуляли. Уимпул-стрит, площадь Кавендиш, Харли-стрит… довольно длинный маршрут. Наконец они оказались в Риджент-парке и сели на скамью.

Люсия уже успокоилась, слезы высохли. Гувернантка самоотверженно поддерживала беседу и говорила большей частью сама. Она была намного моложе Люсии, но обладала даром убеждения и здравым смыслом, которые позволяли ей встречать самые трудные испытания, не теряя головы. Люсия готова была признать, что, хотя Элизабет подчас казалась ей ханжой, пуританкой, невыносимо добродетельной, у этой девушки были свои замечательные качества, и они в полной мере проявились сегодня.

— Я прекрасно знаю, как вам сейчас тяжело, но, поверьте, для Гая и девочек это тоже нелегкий период, — говорила Элизабет.

— Для Гая это ничего не значит, просто пострадало его самолюбие, вот и все, — возразила Люсия.

— Возможно, и тем не менее, ваш уход был для него большим ударом. А как это скажется на детях — невозможно предугадать. Пока они ничего не понимают, но потом, с годами, им станет недоставать матери, и тогда они поймут, чего лишены.

— Ну, тогда, я надеюсь, они уже будут знать правду и поймут, почему я ушла от их отца.

— Может быть. Но вы должны быть готовы и к неприятию, особенно со стороны Барбары, вы же знаете, какая она порой бывает упрямая и неуступчивая. Знаете, подростки могут быть такими жестокими… они все критикуют и не прощают ошибки взрослым. Они хотят видеть родителей людьми без недостатков, а когда узнают, что это не так, у них рождается презрение, которое никак не способствует милосердию.

— Барбара все поймет, когда подрастет, я верю. И даже если Барбара отвернется от меня, Джейн этого никогда не сделает. Она великодушная.

— О, сейчас невозможно предугадать, какой станет Джейн через год. Ведь девочкам придется жить и расти с отцом, который, надо признать, настроен к вам очень враждебно.

— И вы считаете это похвальным?

— Нет. Я не одобряю мстительность.

Люсия посмотрела на зеленые деревья, на маленького мальчика, который вприпрыжку бежал по лужайке за мячиком, и вздохнула:

— Разумеется, вы на стороне Гая и сочувствуете ему. Вы никогда, никогда не поймете, что заставило меня уйти от него.

— Какое это имеет значение? Какая вам разница — пойму я или нет? Я думаю прежде всего о девочках. Вас они тоже должны заботить в первую очередь — особенно сейчас, когда Джейн в больнице. Но, Люсия, разве вы не понимали, уходя из дома, что такое может случиться? Что вам не избежать осложнений в отношениях с детьми?

Люсия повернулась и посмотрела с открытым презрением в бесцветное, заурядное лицо гувернантки.

— О, вы все так четко раскладываете по полочкам, как в математике! — воскликнула она. — Вы, конечно, правы, я не спорю, потому что дважды два — всегда четыре. А вам, наверное, кажется, что я думаю, будто дважды два — три. Разумеется, я знала, что разлука с детьми разобьет мне сердце, но я дошла до последней черты отчаяния и не могла больше оставаться с Гаем.

— Но ведь если бы вы не встретили Чарльза, могли бы до сих пор быть вместе со своей семьей.

— Да, наверное. Приговоренная к жизни, полной самоотречения. Кстати, в последний момент я предложила Гаю компромисс: сказала, что останусь, если наши супружеские отношения прекратятся, но он на это не согласился.

Элизабет нервно поерзала. Она чувствовала себя крайне неловко, когда речь заходила об интимных отношениях.

— Ну что теперь об этом говорить, — пробормотала она. — Дело сделано. Сейчас главное — уберечь детей от неприятных последствий.

— Гай, видимо, считает, что им полезно быть в изоляции от матери?

Элизабет опустила взгляд на сумочку, лежавшую у нее на коленях; в глазах ее мелькнула тревога.

— Да, он считает, что пока так лучше. Когда вы выйдете замуж, все будет по-другому.

— А вы хоть понимаете, что до вынесения решения суда может пройти целый год?

— Ну, год — это еще не так много.

— Что вы такое говорите, Элизабет! Да это же вечность, особенно для детей. Это целых три семестра в школе. И все это время они не получат от меня даже письма! Гай запретил мне писать им. Это просто чудовищно, вы же должны это понимать!

— Люсия, послушайте, я ему говорила, что он действует слишком строго, но он ничего не хочет слушать. Гай считает, что, если бы вы любили детей, никогда бы их не бросили, и убежден, что ради спокойствия самих девочек вам следует воздержаться от общения с ними. По правде говоря, фамилия «Грин» действует на него, как красная тряпка на быка. Он даже думать не хочет, что девочки станут выводить на конвертах слова «миссис Грин», говорит, что это неприлично, и потом, он уверен, что дети гораздо быстрее успокоятся и забудут вас, если вы не будете им напоминать о себе.

В огромных увлажнившихся глазах Люсии появилось затравленное выражение.

— Вы тоже так думаете, Элизабет?

Гувернантка снова вздохнула:

— Ну, в каком-то смысле, да. Я считаю, что, пока Джейн и Барбара не привыкнут к тому, что вас нет рядом и не смирятся с потерей, их лучше не тревожить, не напоминать о вас, о мистере Грине и вообще обо всем, что связано с разводом. А когда все закончится и вы опять начнете с ними встречаться, что ж — тогда все будет уже позади, тогда им придется привыкать к новой обстановке.

— Значит, вы считаете, что если я обойду запреты Гая и стану писать дочерям, то им от этого будет только хуже?

— Ну, вы же сами должны это понимать, дорогая.

Люсия уронила голову на грудь. Элизабет украдкой покосилась на нее и быстро отвернулась. Ей больно было видеть свою бывшую хозяйку такой подавленной и несчастной. Она так и не поняла, почему Люсия пошла на столь отчаянный шаг и покинула своего мужа, дом и детей ради Чарльза Грина. Если разлука причиняет ей такую боль, вряд ли она сможет обрести то счастье, на которое рассчитывала, совершая этот поступок.

После минутного молчания Люсия снова заговорила:

— Значит, мне опять надо принести себя в жертву и ради детей отказаться от радости общения с ними?

— Боюсь, что так, — мягко сказала Элизабет.

— И я даже не смогу послать Барбаре подарок на день рождения в октябре?

Девушка покачала головой: